Слова доктора Риваля оправдались: «Ничто так не отдаляет, как социальные различия».
Джек не мог без грусти вспомнить о семье Ривалей. Вопреки настояниям д'Аржантона он сохранил в душе бесконечную признательность к доктору, этому превосходному человеку, и до сих пор питал теплое, дружеское чувство к маленькой Сесиль. Каждый год он посылал им к первому января длинное письмо. Но вот уже два его письма остались без ответа. Почему? Ведь он не сделал им ничего дурного!
Одна мысль помогает нашему другу Джеку противостоять невзгодам своего унылого существования: «Зарабатывай себе на жизнь… Мама будет в тебе нуждаться». Но увы! Платят-то ведь не за старания, а за результаты. Мало хотеть — надо еще уметь. А Джек-то как раз и не умеет. Вопреки предсказаниям Лабассендра он никогда не станет мастером своего дела, так всю жизнь и будет подмастерьем. Ничего не поделаешь, нет у него «дара», и все тут! Ему уже семнадцать лет, годы ученичества позади, а он еле-еле выколачивает три франка в день. Но ведь из своего заработка он должен платить за жилье, за стол, должен одеваться, то есть покупать новую блузу и штаны, когда старые изнашиваются. Хорошее они ему дали в руки ремесло! А что он будет делать, если мать возьмет да и напишет: «Я приеду… Я буду жить с тобой…»?
— Вот что, паренек, — сказал как-то папаша Рудик, все еще называвший Джека «пареньком», хотя тот уже перерос его на целую голову, — жаль, что твои родители не послушались меня: не подходит тебе наше дело. Никогда ты не научишься обращаться как следует с напильником, нам придется держать тебя на самой несложной работе, а с нее не больно-то разживешься. На твоем месте я взял бы ноги в руки да и поколесил бы по свету в поисках удачи… Погоди-ка, тут намедни к нам в сборочный цех приходил Бланше, главный механик с «Кидна», кочегаров он себе ищет. Если тебя не страшит кочегарка, может, испробуешь это дело? Поплаваешь по морям, объедешь вокруг света, и платить тебе станут шесть франков в день, жить будешь на всем готовом, в тепле… Да, черт побери, там будет не то что тепло, а чертовски жарко!.. Работа, конечно, тяжелая, да ведь люди выдерживают, я и сам два года был кочегаром, но, как видишь, — ничего. Ну, что скажешь? Написать Бланше?
— Да, господин Рудик… Пожалуй, я рискну.
Мысль, что ему станут платить вдвое больше, что он повидает разные страны, сохранившийся у него еще с детства интерес к путешествиям, который был внушен ему рассказами Маду и доктора Риваля, красочно описывавшего свое плавание на «Байонезе», — все это побудило Джека взяться за работу кочегара: таков обычный удел всех неумелых рабочих кузнечных цехов, всех, кого не слушаются молот и наковальня, ибо от кочегара требуется только физическая сила да огромная выносливость. I.
Он уехал из Эндре в июльское утро, ровно через четыре года после того, как прибыл сюда.
Погода, как и тогда, была чудесная.
С падубы пароходика, где Джек стоял рядом с папашей Рудиком, которому захотелось проводить его, открывалось необыкновенное зрелище. С каждым поворотом колеса река становилась все шире, — она словно раздвигала, расталкивала изо всех сил берега, чтобы ей было привольнее катить свои волны в море. В воздухе становилось свежее, деревья тут были ниже, берега реки, удаляясь один от другого, делались все более отлогими, сглаживались, как будто их выравнивал сильный ветер, дувший навстречу. Здесь и там блестели пруды, над торфяниками курился дымок, а над самой рекой, крича, как дети, носились тучи черно-белых морских и речных чаек. Но все это исчезало, куда-то пропадало, потому что все ближе и ближе подступал необозримый океан, который не выносит, когда хоть что-нибудь отвлекает взор от его величия, не желает терпеть никакой растительности на своих берегах и заливает их горьковато-солеными, неласковыми волнами.
Внезапно пароходик, точно подпрыгнув, разом очутился в открытом море. Да и как иначе назовешь эту новую поступь судна, когда оно раскачивается всем своим корпусом и кажется, будто эта качка передается волнам, залитым слепящим светом и резвящимся на приволье под гигантским небосводом, а волны передают ее одна другой, и так до самого горизонта, до зеленоватой черты, где небо и вода смыкаются, закрывая простор от жадных глаз человека.
Джек никогда еще не видал моря. Свежий солоноватый запах и самый вид волн, веером набегающих в час прилива, — все наполняло его душу опьяняющим предвкушением дальних плаваний.
Справа в неспокойное море вдавался Сен-Назер, над ним, словно сторожевая башня, маячила колокольня, а его улицы переходили прямо в мол. Крыши домов, казалось, были тесно прижаты друг к другу, как это бывает во всех морских портах, сдавленных скалами. Казалось, что меж домов торчат мачты, что они перекрещиваются и так тесно сплетаются, будто сильный порыв ветра отбросил этот гигантский клубок рей в гостеприимную гавань. Но по мере того, как пароходик приближался, все это раздвигалось, отходило друг от друга, увеличивалось в размерах.
Они высадились на молу. Тут им сообщили, что «Кидн», большой пароход Трансатлантической компании, уходит часа через два — через три, что он уже с вечера стоит в открытом море. То был единственный придуманный до сих пор способ, чтобы ко времени отплытия вся команда была на борту, чтобы ее не нужно было собирать с помощью жандармов, которые обходят с этой целью портовые кабачки Сен-Назера.
Вот почему у Джека и его спутника не было времени осмотреть город, как всегда в базарный день, полный шума и суеты. Оживление ощущалось и в гавани. Вся набережная была завалена связками зелени, корзинами фруктов, домашней птицей, связанной попарно и с отчаянными криками бившей крыльями по земле. Вдоль этого торгового ряда стояли бретонские крестьянки и крестьяне и, уронив руки вдоль тела, невозмутимо, молча ждали покупателей. Никто из них не суетился, не зазывал прохожих. В противоположность им множество разносчиков с лотками, на которых лежали шейные платки, кошельки, булавки, колечки, сновало взад и вперед, расхваливая свой товар. Матросы со всех концов света, мещаночки из Сен-Назера, жены рабочих и служащих Трансатлантической компании расхаживали по рядам, тут же и кок с «Кидна» закупал напоследок провизию. От него-то Рудик и узнал, что Бланше уже на пароходе и злится, потому что не хватает кочегаров.
— Давай скорей, голубчик, а то мы опаздываем.
Они прыгнули в лодку и поплыли через гавань, забитую кораблями. Здесь уже ничто не напоминало речной порт Нанта, где мелькали суденышки разной величины. Тут высились только большие суда — они словно отдыхали, бросив якорь. Стук молотков, долетавший из сухого дока, да крики домашней птицы, которую грузили в трюмы, нарушали звенящую, как хрусталь, тишину, висевшую над водою. Громадные океанские пароходы, выстроившиеся вдоль причалов, темные и тяжеловесные, казалось, спали в промежутке между двумя дальними рейсами. Большие английские корабли, прибывшие из Калькутты, возносили над морем несколько ярусов своих кают; их носовая часть поднималась высоко, а на прочных бортах копошились матросы с кистями в руках. Лодка проплывала меж недвижных громад — тут вода приобретала темный оттенок, будто в канале, прорезающем город, — скользила мимо бортов кораблей, как мимо толстых стен, с которых свисали цепи и набухшие от влаги канаты. Наконец, они вышли за пределы гавани и обогнули мол, а там, у самого его края, стоял под парами «Кидн», ожидая прилива.
Какой-то невысокий, сухощавый и желчный человек без куртки, в фуражке с тремя золотыми нашивками окликнул Джека и Рудика, когда их лодка подошла к самому борту парохода. Слова его тонули в шуме и грохоте готового к отплытию судна, однако жесты были достаточно красноречивы. Это и был Бланше, главный механик, которого подчиненные прозвали «Моко»[33]. Едва стук клади, которую грузили в открытый трюм, стал затихать, как он завопил с немыслимыми интонациями южанина:
33
Моряки французского флота делятся на две большие категории: «Моко» и «Понанте», то есть на провансальцев и бретонцев, на жителей Юга и жителем Севера. (Прим. автора.)