Фру Лильекруна не хотела упорствовать. К тому же она, должно быть, считала совершенно правильным, что жена держит сторону мужа.
— Ну что ж, тогда все хорошо, как есть, Катрина, — сказала она. — И помните, что здесь для вас работы хватит на весь год!
В тот же миг она увидела, как напряженное лицо стоящей перед ней старой женщины смягчилось и преобразилось. Все то, что сковывало ее и сдерживало, отступило. Горе, страх и любовь вырвались наружу, и в глазах появились слезы.
— Моя единственная радость — работать ради него, — сказала она. — Он стал с годами настолько удивительным, что он уже больше, чем человек. Но именно поэтому его, видать, и отнимут у меня.
IV
ПРИВЕТСТВИЕ ПРИ ВСТРЕЧЕ
Она приехала, его маленькая девочка приехала. Трудно подобрать слова, чтобы описать такое великое событие.
Она приехала, когда уже была поздняя осень и по озеру уже не ходили пассажирские пароходы, а только маленькие грузовые суденышки. Но ехать на них она, должно быть, не захотела — или просто не знала об их существовании — и наняла лошадей от железнодорожной станции до Аскедаларна. В результате Яну из Скрулюкки так и не удалось встретить ее на боргской пристани, где он прождал ее целых пятнадцать лет. Ведь именно пятнадцать лет ее не было. Восемнадцать лет провела она в его доме, радуя его своим присутствием, и почти столько же времени ему пришлось по ней тосковать.
Так уж неудачно получилось, что Яна не было дома, и он не смог встретить Клару Гуллю, когда она приехала. Он как раз пошел немного поболтать со старой хозяйкой Фаллы, которая теперь переехала из общего дома и жила в отдельной пристройке, сама по себе. Она принадлежала к числу тех многих одиноких старых людей, которых императору Португальскому приходилось довольно часто навещать, чтобы добрым словом поддерживать в них бодрость духа.
Только одна Катрина стояла на пороге и встречала девочку, когда та вернулась домой. Катрина просидела весь день за прялкой и как раз остановила колесо, чтобы передохнуть, когда услыхала грохот повозки на дороге. Это было настолько необычным событием, чтобы кто-нибудь проезжал через Аскедаларна, что она подошла к дверям послушать. И тут она заметила, что это была не простая рабочая телега, а повозка на рессорах. У Катрины сразу же задрожали руки. Теперь они начинали у нее дрожать всякий раз, когда она была напугана или взволнована. А в остальном она была бодрой и работоспособной, несмотря на свои семьдесят два года. Она только боялась, что дрожь в руках усилится и она будет не в состоянии зарабатывать на хлеб Яну и себе, как она это делала до сих пор.
К этому времени Катрина, верно, уже потеряла надежду когда-нибудь увидеть дочь и за весь этот день ни разу не вспомнила о ней. Потом она, правда, говорила, что с того момента, как услыхала повозку, ни минуты не сомневалась, кто это едет. Она подошла к комоду, чтобы достать чистый передник, но ее руки так дрожали, что она не могла вставить ключ в замочную скважину. Не имея возможности приодеться, она была вынуждена выйти навстречу, в чем была.
Девочка прибыла отнюдь не в золотой карете, она даже не приехала, а пришла пешком. Дорога в Аскедаларна была по-прежнему такая же плохая, как и в те времена, когда Эрик из Фаллы с женой возили ее к пастору крестить, и теперь она и кучер шли каждый со своей стороны повозки и придерживали два больших чемодана, уложенные позади сидения, чтобы они не свалились в канаву. Особой торжественностью ее приезд отмечен не был, но, может быть, большего и не следовало ожидать.
Катрина как раз успела отворить входную дверь, когда повозка остановилась у калитки. Ей бы следовало побежать и открыть калитку, но она этого не сделала. Она внезапно почувствовала такую тяжесть в груди, что была не в силах сделать и шага.
Она знала, что приехала именно Клара Гулля, хотя та, что открывала сейчас калитку, и выглядела как настоящая госпожа. На ней была шляпа с цветами и перьями и одежда из покупной ткани, но тем не менее это все равно была маленькая девочка из Скрулюкки.
Она поспешила во двор впереди повозки и, подойдя к Катрине, протянула ей руку. Но Катрина стояла, не шевелясь и закрыв глаза. Именно в эту минуту в душе у нее поднялось так много горечи. Ей показалось, что она не может простить дочери того, что та жива и появилась целой и невредимой после того, как заставила их понапрасну ждать ее все эти годы. Она почти желала, чтобы дочь так никогда и не подумала бы о возвращении.
Должно быть, было такое впечатление, что она вот-вот упадет, потому что Клара Гулля поспешно заключила ее в объятия и чуть ли не внесла в избу.
— Дорогая мама, не надо так пугаться! — сказала она. — Вы разве не узнаете меня?
Катрина открыла глаза и стала ее внимательно рассматривать. Она была человеком разумным и вовсе не ожидала, что тот, кто отсутствовал пятнадцать лет, будет выглядеть так же, как при отъезде из дому, но тем не менее то, что она увидела, испугало ее.
Та, что стояла теперь перед ней, казалась гораздо старше, чем следовало, ведь ей было лишь немногим более тридцати лет. Но напугало Катрину не то, что волосы ее тронуло белизной у висков или что на лбу было полно морщинок, а то, что Клара Гулля сделалась некрасивой. У нее стал странный серовато-желтый цвет лица, и что-то тяжелое и грубое появилось вокруг рта. Белки глаз посерели и налились кровью, а кожа под глазами набухла большими мешками.
Катрина опустилась на стул и сидела там, сжав руками колени, чтобы тем самым унять в них дрожь, и думала о сияющей восемнадцатилетней девушке в красном платье. Именно такой, вплоть до этой минуты, жила она в ее памяти. Она не была уверена, сможет ли она когда-нибудь порадоваться возвращению Клары Гулли.
— Тебе бы все же следовало писать нам, — сказала Катрина. — И уж по крайней мере ты могла бы хоть передать нам привет, чтобы мы знали, что ты еще жива.
— Да, я и сама это знаю, — сказала дочь. Хоть голос у нее сохранился. Он был бодрым и веселым, как и прежде. — Но я тогда поначалу попала в беду… Ну да об этом вы, наверное, слыхали?
— Да, об этом-то мы наслышаны, — сказала Катрина и вздохнула.
— Вот потому-то я и перестала писать, — сказала Клара Гулля и усмехнулась. В ней по-прежнему была какая-то сила и решимость. Она, по-видимому, была не из тех, кто мучается раскаянием и тяготится своими поступками.
— Не думайте теперь об этом, мама! — сказала она, поскольку Катрина продолжала молчать. — Теперь у меня действительно все хорошо. Я стала рестораторшей на большом пароходе, который ходит между Мальме и Любеком, то есть я хочу сказать, что всех там кормлю, а этой осенью я сняла комнату в Мальме. Конечно, иногда я думала, что надо бы написать, но так трудно было снова за это взяться. Я решила отложить это дело, пока у меня не появится возможность забрать вас с отцом к себе. А теперь, когда я все устроила и могу принять вас, приятнее было приехать самой и забрать вас, чем писать.
— И ты ничего о нас не слыхала? — сказала Катрина. Все эти новости должны бы были обрадовать ее, но она чувствовала себя все такой же подавленной.
— Нет, — ответила Клара Гулля и, как бы оправдываясь, добавила: — Я же знала, что вам помогут, если уж будет совсем плохо.
Тут она, должно быть, заметила, как дрожат руки Катрины, хотя та и сидела, крепко сцепив их. Она поняла, что им тут, дома, пришлось тяжелее, чем она предполагала, и попробовала объясниться.
— Мне не хотелось посылать домой маленькие суммы, как это делают другие. Я хотела накопить денег, чтобы у меня был настоящий дом и я смогла бы взять вас к себе.
— Нам не нужны были деньги, — сказала Катрина. — Нам бы хватило, если бы ты просто писала.
Клара Гулля попробовала отвлечь мать от печалей, как она это всегда делала в прежние времена.
— Не портите мне этого мгновения, мама! — сказала она. — Я ведь теперь снова здесь. Пойдемте занесем мои чемоданы и распакуем их! В них есть еда. Мы должны приготовить пир к приходу отца.
Она вышла, чтобы помочь снять вещи с повозки, но Катрина за ней не пошла.