— Вот и всегда так, если что обдумывает — все ходит, ходит, как только не устанет! Здоровье-то не Бог знает какое крепкое, в прошлом году на Пасхе три дня тридцать восемь держалось.
— Заинька! Ну что лапками шевелишь? Ты бы сел! Не бережешь себя ни капли.
— Не перебивай! Вечно ты с ерундой.
Она съежилась еще больше и подмигнула мне — вот, мол, странности великого человека.
— Софья Андреевна, — спросила я, — а что же вы не расскажете, как идут ваши работы? Каждый день бываете в мастерской?
Она испуганно закивала головой.
— Да. Да.
И снова зашептала:
— Он не любит, когда я перебиваю.
Но его перебить было не так-то просто. Он остановился прямо передо мной и, слегка прищурив глаза, вонзился взором прямо мне в душу.
— Отдавали ли вы себе отчет хоть когда-нибудь, какое количество лангустовой скорлупы выбрасывается ежегодно по побережьям Бретани и Нормандии?
— Нет, — чистосердечно призналась я. — Не приходилось.
— Я так и думал. И мало кто над этим задумывался. Хотя образованному человеку не мешало бы знать.
Он снова зашагал, франтовато поворачиваясь на каблуке.
— Отбросив лишние цифры, скажу, чтобы было вам понятнее, что, собрав шелуху лангусты одной только Бретани за один год и растолча ее в известковый порошок, вы смело могли бы выстроить из полученного цемента э… э… э… пятнадцать, нет, четырнадцать, даже скажу для верности, тринадцать охотничьих домиков среднего образца.
Он остановился и подбоченился.
Он торжествовал, видя, какая я сижу растерянная.
— И все так, и всегда так… — шептала жена, испуганная и благоговейная.
— А вы когда-нибудь охотились? — спросила я, чтобы сбить его со счета.
Он насмешливо улыбнулся и развел руками.
— Меня спрашивают — охотился ли я? Соня, ты слышишь? Это меня, меня спрашивают!
Софья Андреевна всколыхнулась, задохнулась.
— Да ведь он, Господи…
— Молчи, не перебивай. Охотился ли я? По четыре с половиной недели по сибирской тайге, не евши. Вот как я охотился, а вы спрашиваете! Один! Ружье да собака, да повар Степан Егорыч, да два инженера с тремя помощниками. Ну и местные три, четыре всегда с нами увязывались. Кругом глушь, жуть. Бр… Лесные пожары, вся дичь разбежалась. А повар Степан Егорыч, как два часа дня пробьет…
— Кушать пожалте-с.
— Как кушать? Что ты брешешь?
— А так что обед готов.
— Что же ты, мерзавец, приготовил, когда на шестьсот лье в окружности ничего съедобного нет?
— Артишоки о гратен-с.[34]
— Что та-ко-е?
Смотрим, действительно, — артишоки. Аромат! Вкус! Пальчики оближешь.
— Где же ты, каналья, ухитрился артишоки достать?
— А еловые шишки на что? Из еловых шишек.
Ладно. Идем дальше. Пора обедать. Живот подвело. На семьсот лье в окружности ни души.
— Пожалуйте обедать.
Обедать? Неужто опять артишоков наготовил?
— Нет, говорит, зачем же? На обед у меня отбивные котлеты.
— Что та-ко-е?
Снимает с блюда крышку. Что бы вы думали — ведь, действительно, отбивные котлеты и преотличные.
У Кюба таких не подавали. Белые, как пух. Наелся до отвала.
— Ну теперь, говорю, признайся, где ты телятину достал?
— А еловые шишки, говорит, на что?
Это он, каналья, все из еловых шишек настряпал. Но вкус, я вам скажу, аромат… Соня, не перебивай… вкусовое восприятие — необычайное. А инженер Петряков — Сергей Иванович, потом женился на купчихе, а купчиха-то была небогатая, я вам потом все расскажу с цифрами, так вот этот Петряков и говорит: — «Да ты, Степан Егорыч, пожалуй, и ананасный компот из шишек сварить можешь?» — «А что ж, говорит, сейчас, говорит, не могу, а к ужину, говорит, извольте. К ужину будет». И что бы вы думали — ведь сделал! Ананасный компот из еловых шишек!
Да, вот Соня свидетельница, — я ей это рассказывал.
— Вкус! А аромат! Идем дальше. Углубляемся в тайгу. Живот подвело. А я и говорю: «а что, Степан Егорыч, рыбу под бешамелью…»
— Простите, Петр Ардальоныч, мне пора домой, — перебила я.
— А я вам еще про эту купчиху.
— В другой раз. Я специально приду.
Он холодно попрощался. Очевидно, обиделся.
Софья Андреевна вышла за мной на лестницу. Маленькая, худенькая, ежится в вязаном дырявом платочке.
— Жаль, что скоро уходите. Заинька только что разговорился. Скучно ему — целый день один сидит. Я ведь все в мастерской работаю, трудно нам. Прибегу днем, покормлю его, да и опять до вечера. Вот советую ему мемуары писать. Ведь крупный был человек, видный, помощником уездного предводителя был. И вот какая судьба. Я уж стараюсь, бьюсь, да что я могу? Разве ему такая жена нужна? Прощайте, миленькая, заходите, пусть хоть поговорит. Да и нам послушать приятно и полезно. Крупный человек!