— Вы будете господин командир Симонов?
— А тебе что, повылезло? Протри зенки! — отвечает пришелец.
— Простите, господин командир, но только как по вашему же приказу должны мы удостовериться по сообщенным приметам. С костюму вы подходите.
Приехавший смеется хриплым смехом, и при свете керосинки Дулов видит, как поблескивает золотой зуб, главная примета атамана, сообщенная всем комендантам.
Дулов вздыхает и кидается к самовару.
— Присядьте! Чайку не угодно ли, благодетель?
Но Симонов грубо обрывает:
— Некогда чаи распивать. Я сыт. Поди сюда!
Дулов подходит.
— Слышь ты, — говорит Симонов, — мы большое дело затеяли. Нужно всех осведомить в районе. Я сейчас спать залягу, а ты пошли посыльных в Павловку, Суслово, Кут, Шулявку и Ясное, чтобы наши к утру приехали. Да только шпаны не зови, а самых верных, которые за нас душой и телом. Буду с вами говорить. А теперь веди спать.
Дулов ведет грозного гостя в свою горницу, которую уступает гостю. Сам с женой будет спать в сеничках. Гость, не раздеваясь, кидается на гору пуховиков, воздвигнутую на постели.
— Не угодно будет чего приказать? — осведомляется Дулов.
— Пошел к чертовой матери! Делай, что приказано! — слышится крепкий ответ.
Дулов на цыпочках выходит в сенички. Жена кидается к нему.
— Ну как? Приехал? Каков? Красавчик?
Дулов чешет в затылке и говорит восторженно:
— Сурьезный человек. Настоящий мужчина… Вот что, ты ложись, баба, спать, а у меня еще гора дела. Всю ночь провожжаюсь.
Он надевает шапку и выходит. Вскоре по нескольким направлениям скачут верховые собирать верных людей по приказу Симонова.
На следующий день после наступления темноты к дому Дулова поодиночке пробираются люди. Окна дуловской избы наглухо занавешены. Один за другим набиваются приезжие в комнату, их до сорока человек. Все они здоровые, упитанные, щеголевато одетые люди, все окрестное кулачье собралось на зов своего вождя.
Они сидят на лавках и тихо переговариваются. Наконец распахивается дверь, и, сопровождаемый Дуловым, в комнату влетает быстрыми шагами атаман Симонов.
Все встают и низко кланяются начальству.
Симонов отвечает быстрым кивком и садится за стол.
— Все надежные? — спрашивает он, обводя собравшихся таким пронизывающим взглядом, от которого по спинам у них начинают ползать мурашки.
— Все, благодетель! Наилучшие. Как по вашему приказу, так собраны самые что ни на есть отборные.
— Ну, ладно! Не трепли языком, как сука титьками! — затыкает рот разговорчивому Дулову атаман под общий довольный смех.
Разложив на столе небольшую карту, Симонов поднимается.
— Братья крестьяне! — говорит он. — Пришла пора нам взяться за большевистских насильников всерьез! Я получил донесение, что конница большевиков завтра выступает против нас в район Павловки. Вот и нужно обсудить, как нам заманить ее в топь, за Ясное. Как они туда залезут с лошадьми — так и завязнут, дьяволы, а тут мы и налетим. И враз с ними кончим. А потом пойдем на губернию.
Нагнулись все над картой, разгорелись глаза у кулачья.
Симонов показывает пальцем в карту, где цветными карандашами, зеленым и красным, показано, куда нужно затянуть большевистскую конницу и где докопают ее зеленые.
Раскрасневшиеся рожи нависли над столом, всем хочется посмотреть, где покончат ненавистных краснопузых. И Симонов освободил место у карты, сам отошел к стене. Радуются кулаки, похохатывают, вырывают друг у друга карту, припечатывают красных четырехэтажным словом.
И…
— Руки вверх, сволочи! Я Твердовский!
Отлетели от карты ошарашенные страшным криком кулаки. Смотрят в оцепенении на стоящего у стены, точно выросшего на голову Симонова, у которого в руках два револьвера.
Охнуло, посерело кулачье стадо, но Дулов, с кулацкой сметкой, ударом ноги опрокинул стол. Лампа мигнула и погасла. В темноте дуловский голос провопил:
— Робя, не трусь! Он один! Жарь в его по чем попало!
В полной тьме в душной горнице замелькали огоньки выстрелов. Вся изба грохотала и ходила ходуном. Кто-то бросился к дверям, чтобы бежать, но они оказались защелкнутыми на задвижку, а дрожащие руки не могли нащупать ее.
Стоны, крики, рев и стрельба продолжались несколько минут. Сыпались разбитые стекла, затем на улице раздались крики и грохочущие удары посыпались в дверь.
Она слетела с петель и рухнула.
В провал двери хлынул яркий луч электрического фонаря. Толпа сбилась и отхлынула к стене. Тонкий меч света, ползавший по лицам, показался страшнее пуль.