Мирра смолкла. Глеб, оглянувшись, сообразил, что они вышли уже на нижний конец острова, далеко уйдя от остальных. Нервничая, девушка во время разговора шла быстро, и оба не заметили расстояния. Река за островом текла медленно, истомленная зноем. Духота нависала над ней. Из-за заречья темно-сизым голубиным наволоком накатывалась туча.
Мирра устало опустилась на ивовый комель.
— Какая духота!.. — Она дотронулась рукой до горла. — И комок тут… мешает дышать.
— Хотите воды?
— Да… Но во что? У нас же ничего нет.
Глеб замялся.
— Если хотите, я могу набрать чехлом фуражки… Это просто… чехол чистый.
Не ожидая ответа, он сорвал чехол с фуражки и, подойдя к берегу, доверху наполнил его. Побежал обратно, проливая воду на ноги. Мирра жадно выпила. Сизый наволок тучи закрывал уже полнеба.
— Пойдем обратно, — сказала девушка. — Видите?.. Нас зальет.
— Одну минутку, Мирра Григорьевна, — попросил Глеб, садясь в траву у ног девушки.
Ему трудно было начать. Мирра вопросительно смотрела сверху.
— Я осел, Мирра Григорьевна, — сказал он наконец твердо и яростно. — Был, помню, такой день, когда боцман Грицук впервые доверил мне самостоятельно завязать конец талей у шлюпбалки. Это было три года назад. Я накрутил узел, который мне показался настоящим хорошим узлом. Вернулся Грицук, взглянул на узел, на меня и… отделал же он меня за этот узел. Так спокойно, не повышая голоса, высек, но я никогда этого урока не забуду, не забуду его тона. «И чим там, прости боже, думают у вас у корпуси? Учать, учать — деньги тратять, а оно не може в толк узять, як узлы вяжуть».
Мирра улыбнулась.
— Сегодня я вспомнил Грицука. Второй урок… Такой же. Вам, наверное, покажется диким, что я никогда не думал о том, что услышал от вас. Да что — я вообще ни о чем не думал: жил, как растет вот эта трава. Если и думал, то только о своем удовольствии и безмятежности. Мне никогда не приходило в голову, что многое вокруг, вероятно, сложно и трудно. Что мне? Меня кормят, учат, одевают, родные присылают мне деньги на булавки — вот и жизнь… Учат для определенного назначения — защищать родину. Это прекрасно!.. Я люблю родину, Россию и буду, вероятно, хорошим офицером. И мне казалось, это — все, а остальное не мое дело. Вы правы: в корпусе каждый день кругом анекдоты, слово «жид» не сходит с губ гардемаринов. И я принимал это, как то, что каждый день нам дают булку к чаю. Задуматься над этим? Никогда в голову не приходило. Вы, действительно, угадали все мои вчерашние мысли… Вчера же, у себя в комнате, я пытался объяснить себе — в чем, собственно, дело? Почему русские? Почему евреи? Но у меня в мозгах туман. Ведь я же… ведь вы… — Глеб запутался в словах. — Ну просто я вижу, что вы замечательная, хорошая… вы вдесятеро умней и лучше меня. При чем же здесь ваша, моя… национальность?.. Ничего не понимаю. Что за вздор… разве вы стали бы лучше, если бы были русской? Вы и так лучше… Как я ни наивен, но ведь мне в голову не придет сравнивать с вами болтушку Катю, пустую кокетку Кавелину. В чем же дело? Ф-фу, как это сложно! Насколько вы взрослее меня, и какой я мальчишка!
— Я знаю, что я взрослее вас, — задумчиво сказала Мирра, — мы быстро старимся от обид и боли.
— Я не хочу, чтобы вам было больно. Простите меня, Мирра Григорьевна! И, если можно, — навсегда зачеркните вчерашнее.
Глеб поцеловал по очереди опущенные руки девушки. Она тревожно взглянула наверх. Рваные края тучи висели уже над головой. Темнело. Мирра встала.