Новая военная твердыня, нареченная городом величия — Севастополем — выросла, как бельмо, в глазу Европы. Над банками, рынками и товарными складами Запада вновь повисал темный ужас азиатского нашествия и погрома. Искусственные узы Священного союза, связавшие в начале века Запад с Россией, во имя защиты монархического принципа от покушений черни, были разорваны по воле банков и бирж. Монархи перестали быть ценным имуществом, ради которого стоило помогать росту восточного великана.
Бесцеремонная десница Николая Первого, на пальцах которой, вместо ногтей, росли трехгранные русские штыки, слишком самовластительно вторгалась в Европу через границы. Судьба Венгрии, где надежды молодой революционной буржуазии были растоптаны без остатка в течение нескольких месяцев коваными каблуками русской пехоты, заставила Европу призадуматься над будущим. Европейский жандарм вырос из сшитого ему девятнадцатым веком мундира, и его распирало, как тесто.
Нужно было поставить его на место, убрать с позиции, которую он занял не по чину.
И когда самодержавная десница потянулась через море, к малоазийским берегам, закрывая пятерней дорогу банкирам наполеоновской Франции, Европа ударила по этой руке соединенным оружием коалиции. Стремительный разгром турецкого флота под Синопом, произведенный черноморским флотом, которым командовали единственные за всю историю русской морской силы боевые и талантливые адмиралы, не испугал коалицию. Ее силы, в сопровождении огромного количества судов, вошли в Эвксинский Понт. Они не обладали ни стратегическим уменьем, ни особым героизмом, эти силы. Они давили количеством — излюбленным боевым оружием Англии на море. И давили техникой. Винтовые увертливые пароходы против громоздких трехдечных посудин, обреченных быть игралищем ветров. Бомбические орудия против допотопных чугунных пушек, нарезные штуцера против кремневых ружей средневековья. Впервые в истории войн обнаружилось разительное преимущество новейшего оружия. Не военная сила коалиции била военную силу России. Машина била дубину: в военную игру входил новый элемент — капиталистическая индустрия — против феодальной кустарщины.
И город величия — Севастополь — постигла судьба его предшественника Херсонеса. Войска коалиции обратили его в груду дымных развалин. По условиям мира, Российская империя лишилась права восстанавливать укрепления и держать флот. Мечтам о Византии, о наследии Восточноримской империи, венским трактатом был нанесен сокрушительный удар, на завоевательный пыл наложен долгий запрет.
Только в конце девятнадцатого века, под гул военной катастрофы, до фундамента потрясшей Францию, зашевелились опять когти на лапе российского орла, протянутой к южному морю. Но было уже поздно.
Российскую державу начало раскачивать изнутри. Стихийные штормы вставали из низин и колебали большой государственный герб. Он кряхтел и качался, с трудом удерживая равновесие под напором горячих динамитных вихрей. Позолота кусками осыпалась с него, обнажая под горностаем порфиры вопиющую непристойность и разрушение.
В начале двадцатого века воссозданный для продолжения «Drang nach Sden»[27] черноморский флот едва не похоронил империю. Как погребальный факел, над синевой Эвксинского Понта в течение недели полыхал красный флаг на стеньге «Потемкина-Таврического», и от одинокого гула единственного залпа его орудий треснули точеные ножки императорского трона на другом полюсе империи, в багровой твердыне Зимнего дворца.
Но рулевые монархии, в последний раз, сумели выправить на курсе накренившийся и зачерпнувший бортом государственный корабль, кинув наступающей буржуазии подачку призрачного парламентаризма, и разбили нависавший смерч революции на мелкие струйки.
Воцарился последний мир. Красный огненный факел угас в чужой гавани Констанцы под визг скрипок в румынских кабаках. В севастопольской твердыне, обескровленной казнями и каторгой, водворилось угрюмое спокойствие.
Благодарная буржуазия, заняв кресла в Таврическом дворце, приняла от монархии как долг чести вопрос о проливах и Византии. Он вошел в ее плоть и кровь, он стал для нее жизненным вопросом империи, и Государственная дума сама подняла вопрос о расширении и усилении военно-морской мощи России на берегах Черного моря, вопреки даже мнению Морского генерального штаба, считавшего, что в первую очередь должна быть выполнена судостроительная программа Балтики, проблема обороны столицы. Рынки Малой Азии были приманкой, на которую клевал русский буржуа, помещик и фабрикант. Золотой блеск крестов на святой Софии был духовной приманкой для русского интеллигента, богоискателя и духовидца. Все вместе называлось исторической миссией страны и славянства. Руссы в третий раз собирались креститься в Византии золотом, рентой и акциями.