Голова обогнула стол, и Глеб мог теперь рассмотреть хозяина дома целиком. Перед ним стоял маленький горбун. Красно-золотой веер бороды делал его похожим на сказочного кобольда. Прозрачно-синие, добро и ясно лучившиеся глаза говорили, что в этом крошечном, изуродованном природой тельце обитает неунывающе-жизнерадостный дух. В лице доктора Штернгейма не было и следа того хмурого озлобления, которое всегда отмечает горбунов.
Он протянул Глебу тоненькую ручку с очень длинными пальцами:
— Извините. Не правда ли, у этой забавной штучки поразительно чистый тон?
Глеб искоса взглянул на замолкший стул. Раздражение у него сразу прошло.
— Любопытная игрушка.
— Вам понравилось? В самом деле? — Штернгейм засуетился. — О, тогда я вам покажу еще.
Он забегал по всей комнате, касаясь ручками стульев, столов, шкафчиков, ящиков, этажерочек, и под этими прикосновениями кабинет оживал, пел, звенел на разные голоса.
Штернгейм остановился посреди кабинета, сложил руки на груди и с рассеянно-мечтательной улыбкой прислушивался к звенящей какофонии.
— Это моя мания! Я собираю всякие музыкальные игрушки. Они такие ласковые, почти живые. Вы знаете, кто я? Я Альберих, а это мой Нибельгейм. Только я добрый нибелунг, и у меня нет среди моих сокровищ золота. Золото отвратительная вещь.
Он, улыбаясь, смотрел в лицо Глебу, похожий на счастливого ребенка, и Глеб невольно сам по-детски улыбнулся странному человечку. Тогда Штернгейм осторожно ухватил гостя за рукав и потащил к креслу.
Глеб недоверчиво покосился на кресло.
— Нет… Оно молчаливое, — с сожалением сказал хозяин и, усадив Глеба, взял его за руку.
— Ну, теперь рассказывайте… Где болит? Нашалили?
Глеб развел руками.
— Позвольте, доктор. Разве ваша прислуга не сказала, что я к вам совсем по другому делу. Я абсолютно здоров.
Штернгейм вскочил, засуетился.
— Ах, каналья. Она никак не может поверить, что ко мне могут приходить здоровые люди. Вы знаете, что она мне сказала. Она сказала: «Пришел мичман, врет, что с письмом».
Глеб засмеялся:
— Я так и думал. Нет, я действительно с письмом. От Семена Григорьевича Неймана.
Штернгейм вскинулся и снова схватил руку Глеба.
— От Семена Неймана? Что вы говорите? Замечательно! Наконец этот троглодит вспомнил обо мне. Мы же сидели с ним восемь лет на одной парте и дрались за золотую медаль. Она была нужна нам обоим, и мы не могли уступить друг другу. Ведь это была открытая дверь в университет. Ну, и вы знаете, чем мы кончили? Мы взяли две золотые медали! Ха-ха!
Кобольд весело осклабился, вспушив бороду. Припрыгнул.
— Давайте же письмо.
Длиннопалая лапка разорвала конверт. Пробежав текст, доктор еще дружелюбнее взглянул на Глеба.
— Ого! Вы музыкант? Это чудесно! Это замечательно!
— Если Семен Григорьевич так назвал меня, то это преувеличение. Я немного играю, но по-дилетантски.
— О, нет! Семен не называет вас музыкантом. Он, — Штернгейм странно лукаво покосился на Глеба, — он пишет, что вы любите рояль. Я ведь тоже дилетант, но люблю рояль и буду очень рад помочь вам, Глеб Николаевич. Во-первых, конечно, вы можете приходить ко мне, когда вам захочется, в любое время дня и ночи. Мы будем играть вместе, мы будем играть поодиночке и слушать друг друга. Я скажу моей горничной, что вы не пациент, чтобы она не водила вас в мою приемную. Моя приемная рассчитана на больных. Я склонен сразу ошарашивать их наглядным показом будущего… Но как отлично, как отлично, что вы приехали, что вы знакомы с Семеном. О, моя молодость!
Глеб улыбнулся. Ему с каждой минутой становился симпатичнее этот необычайный горбун.
— Ваша молодость? Но, Мирон Михайлович, вы никак не похожи на старика.
— И однако, мне уже тридцать первый год. Это уже старость! Это уже старость, дорогой Глеб Николаевич. Но знаете — уйдем из этого обиталища болезней ко мне. Я вас сегодня никуда не отпущу.
— Спасибо, — Глеб поклонился. — Но мне необходимо сегодня к вечеру переехать на корабль.
— Ах, да, — Штернгейм сожалительно всплеснул ручками. — Я совершенно забыл, что война, что вы офицер. Тогда вот что. Вам нужна ведь комната. Хотите — пройдем вместе к одной моей знакомой здесь, рядом. Она старушка, вдова штурмана дальнего плаванья, и у нее найдется комната и неплохой Стейнвей. Вас это устраивает?
— Вполне. Я очень вам благодарен за хлопоты, Мирон Михайлович.