Гладковский постучал кулаком по колену.
— Не радует меня это.
Хозяин усмехнулся.
— А ты думаешь — мы радуемся? — Он помолчал, погладил рукой редкую бородку и уже по-деловому спросил: — На корабле как? Каково настроение? Выложи!
— Ядро то же. Я, машинистов трое, электрик один — все надежные. Думеко, конечно, тоже наш, но только в анархию сильно сворачивает, в руках держать надо. Террорист по природе. Кострецова последнее время обрабатывал — теперь успешней пойдет.
— Почему успешней?
— Кострецова в святые закатали ни за грош. За семь бутылок офицерского пойла. Конечно, парень расстроен сильно, надо ковать железо, пока горячо. Из него прок может выйти.
Хозяин отклеился от верстака и, оживившись, спросил:
— Что, говоришь, с Кострецовым?
Гладковский рассказал подробно.
— Так… — хозяин потер руки. — Это хорошо. Зацепка есть. С этого бы и начинал. Для листовки неплохой сюжет — пустить по кораблям. Смотрите, дескать, православные воины: на войну ведут, за веру, родину помирать, а тут вашего же брата за бутылку паяют. Хорошая новость, Рух. Еще что?
— А больше как будто ничего. Душно.
— Ладно, — хозяин потрепал Гладковского по спине. — Скоро и посвежеет, Рух. Нынче главное в выдержке. Организацию береги, не давай рассыпаться — это первое. Расширять не торопись. На сегодняшний день лучше один верный, чем десять сомнительных. Понял?
Он отошел в угол, разгреб обрезки досок и планок, сваленных у стены, достал деревянный ящичек для столярных инструментов и вытащил из него шелестящую пачку папиросной бумаги.
— Забери с собой. Вчера из Петербурга успели подкинуть. Питерские прокламации, циркуляр ЦК.
Гладковский оттянул ворот тельняшки и спустил туда листки.
— Есть, товарищ Антон.
— Ну, ступай. Связь держи по возможности.
Он прошел к двери, приоткрыл ее, выглянул.
— Никого. Вали!
Гладковский вьюном проскользнул в дверь, выскочил в тупичок, пощупал рукой шуршание бумаги на животе и развалистой походкой ухарского сверхсрочного пошел вниз, к бухте.
Незадолго до захода солнца сигнальщики доложили вахтенному начальнику лейтенанту Дурылину принятый с «Евстафия» флажный семафор.
Начальник бригады линейных кораблей контр-адмирал Новицкий вызывал на флагманский корабль командира «Сорока мучеников».
Записав сигнал в вахтенный журнал, лейтенант Дурылин послал унтер-офицера вахты с докладом каперангу Коварскому, а сам вызвал дежурного боцмана и приказал приготовить на всякий случай командирский вельбот и моторный катер.
Лейтенант Дурылин, наученный опытом двухлетнего сожительства с командиром, полагал совершенно справедливо, что лучше перестараться, чем недостараться. Черт его знает, на чем заблагорассудится рыжему дьяволу отправиться к флагману на неожиданный вызов. Приготовишь вельбот — он разорется, почему не катер. Подаешь катер — готов фитиль за то, что не вельбот. На него не угодишь.
— И смотри — в два счета, а то я тебе пропишу ижицу, — напутствовал боцмана лейтенант.
— Есть, ваше высокоблагородие! Не извольте беспокоиться.
Боцман ушел. С ростр донесся свист дудки, вызывающий на спуск командирского вельбота. На мостик поднялся возвратившийся от командира унтер-офицер.
— Доложил, Герасимов?
— Так точно. Их высокоблагородие счас едут.
— Насчет шлюпки распоряжений не было?
— Так точно, вашскородь. Приказали вельбот.
Лейтенант обрадованно вздохнул. Опасность разноса отпадала. Он подошел к обвесу мостика и крикнул на ростры:
— Дубовой!
И на ответное «есть» боцмана приказал:
— Отставить катер! Готовить вельбот!
— Есть — отставить катер, готовить вельбот, — долетело эхо на мостик.
Лейтенант Дурылин зашагал по мостику. Спустя пять минут он перегнулся за обвес и взглянул вдоль правого борта. В пурпурной от закатного блеска воде под трапом качалась узкая сигара вельбота, на площадках каменели фалренные, и на палубе переминался с ноги на ногу старший офицер, обязанный лично провожать командира при съезде с корабля. Но каперанг Коварский не торопился.
Лейтенант Дурылин с неудовольствием посмотрел на часы, откинув рукав кителя с блистающей манжетой, потом на штабной блокшив «Георгий Победоносец» в глубине бухты.