Солнце за боном уже тронуло краем линию горизонта. Его красный шар лизали темные зубчики бегущих по горизонту валов. Сейчас бухнет с «Победоносца» пушка к спуску флага. Чего это старый черт возится?
Солнце на три четверти ушло под воду. Со шканцев донеслась команда, огненными язычками вспыхнули вскинутые штыки караула, и лейтенант Дурылин увидел приземистую фигуру командира на верхней палубе. И в эту же секунду, другим глазом, лейтенант поймал желтый выплеск орудийного огня на «Победоносце». Он вскинулся, застывая.
— На флаг… Смирно! Флаг спустить!
За его спиной протяжно и грустно серебряным стоном запел зорю горн, и с первым его звуком в вековой недвижности ритуала окаменел корабль.
Замер возле трапа командир, чеканными силуэтами в алое знамя заката врезалась выстроившаяся команда, гребцы в вельботе, сигнальщики на мостике, лейтенант Дурылин. Даже сигнальные фалы, все время раскачивавшиеся ветерком, повисли без движения, и прозрачная струя дыма из первой трубы неподвижным столбом стояла в небе. В мертвой окаменелости всего корабля, мгновенно ставшего похожим на царство спящей красавицы, двигались только два предмета: руки матроса, сучившего фалы кормового флага, и само полотнище флага, медленно опадающее с высоты флагштока на палубу и стоечные тросы.
Горн оборвал стон, и волшебная тишина кончилась. Корабль ожил, задвигался, зашумел. Столб дыма над трубой сломался и поплыл к берегу, фалы заплясали и загудели под порывом бриза.
Вельбот отлетел от трапа и ходко пошел к «Евстафию».
Встреченный на палубе флагмана командиром «Евстафия» каперанг Коварский, после официального приветствия, доверительно спросил у коллеги (они были одного выпуска):
— Ты не знаешь, за каким чертом я понадобился хозяину?
— Нет. Набедокурил что-нибудь. Марабу зол, как голодная блоха.
— Не понимаю, в чем дело. Как будто ничего не было.
Каперанг Коварский оправил саблю на поясе и раздраженно двинулся к адмиральскому салону. В коридорах уже пылало электричество. Часовой у денежного ящика в проходе выкатил глаза и бойко отдернул винтовку по-ефрейторски.
Адмирал сидел в пухлом, облекавшем его со всех сторон кожаном кресле. Он только что принял ванну, морщинки на лице разгладились, и адмирал был свеж, как молодой огурчик. Белье и расстегнутый китель сияли белизной и пахли шипром. Начальник бригады обожал духи, как восемнадцатилетняя кокотка.
Он лениво привстал навстречу подчиненному и протянул Поварскому белую, мягкую ладонь.
— Прибыл по приказанию вашего превосходительства.
— Да, да. Прошу, Константин Константинович, — пригласил адмирал, указывая на другое кресло. — Чашечку кофе не откажетесь? Чудесный ром.
По мановению адмиральской руки бесшумный вестовой Андрюшка, ухарь и наглец, любимец адмирала, дерзивший всем офицерам, наклонил кофейник, и свитая, как манильский трос, блестящая коричневая струя пролилась в чашку. По второму знаку адмирала Андрюшка вылетел за дверь, так же бесшумно прикрыв ее, и за дверью приник ухом к скважине, чтобы по возможности не упустить разговора.
— Угодно рому, Константин Константинович? — и, но ожидая ответа, адмирал налил рюмку, осторожно поставил бутылку и, приложив ладошку к ладошке, заиграл длинными пальцами. На одном сверкал бриллиант перстня.
«И чего тянет, скотина?» — раздраженно подумал Коварский, зная по опыту, что любезность адмирала прямо пропорциональна его злости. Чтобы не длить пытки, он решился идти напролом.
— Разрешите узнать, ваше превосходительство, чему обязан удовольствием быть вызванным? — спросил он.
Но адмирал разгадал хитрость каперанга. Продолжая невозмутимо шевелить пальцами, он вяло сказал:
— Я всегда рад вас видеть, Константин Константинович. Вы — отличный командир и хороший моряк. Разве мало? Прошу — сначала выпейте кофейку.
«Сволочь!»
Командир «Сорока мучеников» внутренне скрипнул зубами и с отвращением, обжигаясь, стал глотать кофе. Адмирал из-под полуопущенных ресниц следил пристальным взглядом играющей кошки за муками каперанга.
— Вы отличный командир, — повторил он, когда Коварский отодвинул пустую чашку. — Но, извините меня, Константин Константинович, почему у вас на корабле такие идиоты?
Коварский, опешив, вскинул глаза на адмирала.
— Я не понимаю, ваше превосходительство. Какие идиоты?
— Тут понимать нечего!.. Нечего понимать! — вдруг завопил, с неожиданной легкостью вскочив с кресла и проносясь в угол салона, флагман. — Совершенные идиоты, музейные дураки… — Он схватил со стола папку и подошел к изумленному Коварскому. — Только дураки могут проделывать такие штуки, не понимая, к чему это может повести. Как мне ни неприятно дискредитировать вас и офицерский состав корабля, но я этого приговора не утверждаю и не утвержу.