— Вашскобродь… Пристали…
— Что?
Глеб не заметил, что четверка уже стоит у ступеней Графской пристани. Виновато улыбнувшись, выпрыгнул и побежкой вынесся по лестнице на площадь.
Бронзовый Нахимов в высоте пристально смотрел на флот пустыми орлиными глазами. Делал посмертный смотр внукам, готовящимся вплетать новые лавры в венок черноморских побед. Тонкие губы адмирала кривила недобрая усмешка, — так показалось Глебу. «Вы, нынешние, ну-тка» — как будто хотел сказать старик.
Обменяв пакеты в штабе крепости, Глеб возвращался на пристань. На Екатерининской мимо него пролетел лакированный фаэтон. Блестела сбруя, сверкали граненые стекла фонарей. Две фигуры на сиденье жадно, тесно, в мучительном томлении приникли друг к другу, не стыдясь уже взглядов, не замечая их. Рука женщины в лимонной перчатке лежала в мужской ладони. Нежный профиль, фиалочья синева прозрачных глаз под теплой тенью соломенной шляпки промелькнули перед Глебом. Взгляд Горловского скользнул по Глебу растерянно, неузнавающе, он не видел ничего, кроме своей спутницы.
Мгновение… Дробный цокот копыт промчался, затихая, и у Глеба сжалось сердце. Но через секунду он улыбнулся, вспомнив, какой ценой купил мичман короткие, последние часы счастья.
«Можно было сорвать десять фунтов, — подумал Глеб, веселея. — Вполне стоит».
Он вошел под колоннаду, направляясь к шлюпке. Внезапно его внимание привлек дежурный сигнальщик, стоявший у края пристани. Сигнальщик стоял спиной к Глебу и не видел офицера. Он разговаривал с женщиной. Женщина была высокорослая, пышная, красивая ранней осенней красотой. Она взволнованно и умоляюще о чем-то просила. Сигнальщик хмуро качал головой, видимо, отказываясь. Тогда женщина раскрыла шелковую сумочку. В руке ее очутилась двадцатипятирублевая бумажка. Она протянула ее матросу. Сигнальщик с показным пренебрежением взял бумажку и сунул в карман. Отступил и привычно взметнул флажки.
Они запорхали в его руках, и Глеб прочел позывной «Ростислава».
Это показалось ему подозрительным и странным. Отнекивание сигнальщика, деньги, неизвестная женщина, вызов корабля отложились в его сознании слагаемыми преступления. Накануне решающего дня это выглядело опасностью. Разговоры в кают-компании о прекрасных немецких шпионках, соблазняющих моряков, претворялись в явь.
Сигнальщик вглядывался в рейд, ожидая ответного семафора с корабля. Глеб резко и стремительно надвинулся.
— Сигнальщик!
Оклик был металлически жесток и взъярен. Сигнальщик перевернулся, как на пружине. Глаза его испуганно всполыхнулись при виде мичмана.
Явно! Пойман на месте.
Тяжелая волна гнева плеснула в лицо Глебу. Происшествие требовало решительных мер.
— Ка-ак фа-милия? — спросил Глеб, бледнея и неприятно растягивая слоги.
— Мухин, вашскобродь, — тихо сказал сигнальщик, опуская глаза.
— Пойдешь за мной к коменданту. Вам, мадам, тоже придется последовать за мной, — сказал Глеб женщине.
У нее дрогнула щека и раскрылись губы.
— Позвольте, мичман.
— Ничего не намерен позволять, — с ледяной вежливостью отрезал Глеб, — объяснитесь в контрразведке. Там с вами поговорят… по-немецки, — неожиданно взвизгнув, закончил он.
Губы женщины раскрылись еще больше, потом метнулись в спазме неудержимого хохота. Глеб вспылил. Это было уже слишком. Какое нахальство!
— Прошу вас…
По женщина уверенным интимным жестом подхватила его под руку. Смех еще дрожал и катался у нее в горле, как серебряный шарик в свистке.
— На одну минуточку, мичман, — сказала женщина, увлекая Глеба в сторону. — Боже, какое дикое недоразумение! Я сейчас только поняла, за кого вы меня приняли. Какой вздор!
— Вы меня не проведете, — сухо сказал Глеб, чувствуя, однако, по тону женщины, что она спокойна и уверенна.