Несколько депутатов бросились к трибуне. Самый пылкий опередил всех и, вскочив на возвышение, хлопнул кулаком по пюпитру.
— Граждане Итля! — вскричал он. — Есть моменты, когда история требует не слов, а поступков. Есть моменты, когда разговоры преступны. В этих стенах, пропитанных духом гражданственности и высоких образцов патриотизма, мы должны вспомнить героические примеры гражданской доблести. Честь дороже жизни! Римляне имели мужество падать на меч, когда им грозил позор. Предлагаю парламенту в полном составе покончить самоубийством. Это ляжет вечным пятном на совесть жестокого чужеземца и заставит его до конца жизни испытывать страшные угрызения совести при воспоминании об окровавленных трупах людей, бывших гордостью и надеждой своей родины.
Речь энтузиаста произвела потрясающее впечатление.
На хорах раздались истерические вопли. Несколько женщин рухнули на пол в глубоком обмороке среди общего замешательства и ужаса.
Председатель, заливаясь слезами, поднял звонок.
— Дорогие соотечественники, patres patriae![6] Призываю к порядку. Речь депутата Лана обнаружила неслыханный энтузиазм и геройство, но она не по существу вопроса. Прежде чем решить, как нам реагировать на грозящие отечеству беды, нам нужно решить вопрос, присоединяемся ли мы в полной мере к предложению правительства.
В восстановившейся тишине на трибуне появился лидер демократической оппозиции, уже отстоявший однажды национальное достоинство Итля во время боя в «Преподобной Крысе» при помощи палки от портьеры.
Его львиная грива встала дыбом, глаза налились кровью.
От первого же его жеста графин с пюпитра со звоном и треском слетел на голову стенографистки, которую немедленно вынесли прислужники палаты.
Не заметив этого случая, лидер оппозиции загрохотал неистовым голосом:
— Никаких разговоров, никаких комиссий!.. Страна не может платить своим существованием за то, что несколько мошенников, не присутствующих здесь, надули мошенника, сидящего вон там, в ложе, и прикрывающего свое мошенничество генеральским мундиром и узурпированным правом злоупотреблять именем великой и дружественной нам державы…
Зал дрогнул в смятении и трепете перед доблестью этого человека, бросившего слова правды в лицо сэру Чарльзу, сидевшему так же недвижно и равнодушно.
— Нет! — продолжал греметь оратор, — никаких уступок! Лучше погибнуть, чем уступить. Предлагаю отклонить ультиматум без прений, немедленно довести до сведения его величества короля Наутилии о неслыханном злоупотреблении его доверием со стороны узурпатора, срочно заключить приемлемый мир с правительством Ассора и поднять знамя восстания против иноземного гнета… Сила в праве!.. Войска Наутилии не пожелают обратить штыки против самого демократического в мире правительства… Да здравствует демократия!
В середине этой тирады сэр Чарльз слегка повернул голову в сторону стоявшего за его креслом адъютанта, и губы его шевельнулись.
Адъютант исчез неслышной тенью.
Председатель поставил на голосование вопрос об отклонении требований генерала Орпингтона.
Руки депутатов взметнулись в воздухе, как ветки деревьев, вздернутые внезапным порывом урагана. Ультиматум был отвергнут единогласно.
Один из членов парламента в возбуждении предложил сообщить с балкона результаты голосования народу, собравшемуся на площади, дабы граждане знали, что времена Рима вновь возродились в Итле.
И, как бы отвечая этому предложению, сквозь окно долетел гул тысячной толпы. Зал насторожился.
— Откройте двери, — приказал президент Аткин.
Стеклянная дверь на балкон раскрылась, и смутный гул обратился в рев.
Депутаты прислушались. Из неясного ропота начали выделяться отдельные крики, влетая в зал на невидимых крыльях.
— Постойте! Что они кричат? — встревожился председатель палаты.
Президент Аткин метнулся к балкону, но навстречу ему хлестнул уже явственный крик сотен голосов.
— Да здравствует король Максимилиан! Водки и девочек! Слава королю!
И вместе с криком в кулуарах парламента загремели каменные шаги и зазвенело оружие.
Встревоженные депутаты образовали на скамьях неподвижные группы окаменевших фигур.
Центральная дверь дрогнула от гулкого удара, половинки ее разошлись, и в зал посыпались коренастые и крепкие наутилийские солдаты.
Они быстро продвинулись по проходу к трибуне и отделили ее от зала ровной и бездушной стеной.
Один из депутатов, взглянув наверх, увидал сэра Чарльза. Он стоял у барьера ложи, скрестив руки, и спокойно наслаждался спектаклем.