Он пожевал губами, наморщил лоб и вдруг спросил старшую дочь, гимназистку седьмого класса:
— Антонина! Где такое место, Оризона?
Застигнутая врасплох, Антонина подняла глаза от тарелки с творогом и, подумав немного, ответила:
— Не знаю, право. Не то в Америке, не то в Австралии.
Этого было достаточно, чтобы засевший внутри Михаила Ивановича гнев вырвался наружу с силой оризонского пожара. Газета полетела в сторону. Михаил Иванович треснул по столу кулаком, так что подпрыгнули чашки и одна выплеснула на свежую скатерть бурую струю кофе.
— Не знаешь? Не знаешь, дура полосатая! Не то, не то… А то, что за тебя деньги в гимназию платятся, это ты знаешь, корова? Чему вас, идиоток, там учат? Лиги свободной любви устраивать, напиваться, с мальчишками по постелям валяться да выкидыши устраивать… Возьму тебя из гимназии. Довольно! Все равно умней не станешь. Замуж и так можно выдать. А то еще дождешься приплода с ветру, кто такую дрянь возьмет?
Антонина закусила губы и с изумлением смотрела на отца. Ее глаза медленно, как булавочный укол кровью, наливались тяжелыми слезами. Мать вступилась за девушку.
— Ты что на нее набросился? Чем она виновата? Не может же девочка все знать. И потом, что за неприличие? При ребенке о выкидышах… Стыдись!..
Но вмешательство жены усугубило бешенство папаши. Он надулся черной кровью и, захлебываясь, рявкнул:
— Молчать! Кто здесь хозяин? Что хочу, то и делаю!
Младшая дочь, тринадцатилетняя девочка, в ужасе, искривив губы, с отчаянным ревом выскочила из-за стола и бросилась в дом. Мать перекрестилась и затихла. Ткаченко продолжал орать на Антонину.
— Я тебе покажу гимназию! Знаю, чем вы там занимаетесь. Любовников заводите, гимназисты по ночам у вас сидят, целуетесь, милуетесь. Завела небось себе хахаля? Говори?
Он вскочил со стула и с силой стиснул руку девушки. Она тоже встала и, смотря в глаза отцу, с нескрываемой ненавистью, сказала дрожащими губами:
— Никаких любовников у меня нет, но от вашего обращения я скоро повешусь на шею первому бродяге, чтобы освободиться.
У Ткаченко почернело в глазах. Такая неслыханная дерзость! Он поднял руку и вцепился в волосы девушки. Она закричала, и этот беспомощный крик окончательно лишил отца равновесия. Он стал таскать Антонину за волосы из стороны в сторону, шипя вздувшимися губами:
— Вот тебе, бродяга, вот тебе!.. Вот тебе!
Мать понуро сидела на стуле, опустив голову на руки, и ее худое тело тряслось от рыданий, но вмешаться она не смела, чтобы не сделать хуже. Она знала, что, когда на мужа налетает, лучше смолчать, потому что, осатанев, он мог дойти до убийства.
Антонина, беспомощно мотавшаяся за движениями руки Михаила Ивановича, споткнулась и упала на пол, сильно ударившись лицом об угол стола. Ткаченко выпустил ее косу и выругался.
— Притворяйся, черт тебя подери! Вставай, а то ногой подниму, — и занес ногу, чтобы ударить девушку в бок. Мать метнулась к нему, но в эту минуту из-под террасы, от ступенек прозвучал сильный и полный едкой иронии голос:
— Бог в помочь! Приятно видеть мир в семействе.
Ткаченко быстро обернулся на голос и подбежал к краю террасы, готовый обрушить свой пыл на новое действующее лицо.
На нижней ступеньке крыльца он увидел широкоплечего, загорелого молодого человека в синей сатиновой косоворотке, белой фуражке и парусиновых сапогах. Молодой человек смотрел на разъяренного хозяина и усмехнулся открытой, смелой улыбкой, показывая белые, как сахар, зубы.
— Неначе жартуете? — спросил он по-украински тем же полнозвучным голосом и тотчас же добавил по-русски: — Разумные развлечения облегчают жизнь.
— Ты кто такой? — рыкнул огорошенный Ткаченко.
— Положим, не ты, а вы, но это не так важно…
В голосе говорившего появился такой тембр, что Ткаченко показалось, будто к его голове приложили пузырь со льдом. Он дернул плечами и уже пониженным тоном спросил:
— Как вы сюда попали?
— А так. Шел мимо, бачу у людей багацько весилля, а я сам чоловик веселый. Дай, думаю, гляну, може, и на мою долю весилля хватит.
— Да кто же вы? — спросил уже совсем тихо Ткаченко.
— А я, пане добродию, новый управляющий. Це ваша писулька? Мабуть вы просили у директора сельскохозяйственной школы, щоб вин прислав вам управителя. Так теж я и есть. Приихав.
Ткаченко стало неловко от этого уверенно-спокойного голоса, от открытой и яркой улыбки человека, стоявшего на ступенях, и он буркнул сердито: