Выбрать главу

Раздался громкий взрыв хохота. Новоселов оглянулся, чтобы узнать, что случилось. А когда он снова хотел обратиться к Тине, то увидал, что она под ручку с барышней отправилась в другую комнату.

Гости были сыты и стали разъезжаться. Хозяева удерживали их.

– Оличка, куда вы? Еще рано! Саша, и ты уходишь? Маврикий Федорович, хоть полчасика!

Оставшиеся сели играть в лото. Новоселов уехал.

IV

Через несколько дней после именин Алевтина в зале на столе кроила кофточки. Позвонили.

Тина хотела убежать, потому что была не одета, но оказалось, что это принесли книги от «студента». Тина сейчас же догадалась, что это Новоселов. Прошлый раз он ей ничего, понравился. Так резко говорит и сам красив.

Она посмотрела книги.

Это было несколько томов Спенсера и «Утилитарианизм» Милля.

Вечером, окончив кофточки, она принялась за Милля. Читала три дня, очень устала и совершенно не поняла. Впрочем, она была крайне довольна собой, что прочла настоящую философскую книгу, и даже искренно убеждала Варю тоже почитать. Но Варя занялась покупкой дров и не читала.

Алевтина пришла к Любе. Новоселов спросил ее, прочла ли она его книги.

– Прочла Милля. Хорошо пишет. Но я с ним не согласна.

– В чем же вы не согласны?

– Он там говорит, что все полезное приятно или приятное полезно, а это не так. Мало ли есть примеров. Это неверно.

– Да почему же неверно?

– Я не умею выразить, но мне кажется… Она умолкла.

«Дурак я, – подумал Новоселов. – Сразу ей чуть не Канта преподнес. Она, может, кроме Писарева никого и не читала…»

– Вот, например, когда герой жертвует жизнью, – сказала Алевтина. – Я понимаю, что ему приятно, но разве полезно? Или когда мы музыку слушаем, разве тут есть польза? Конечно, если материальную пользу понимать…

«Она ужасно не развита, – подумал Новоселов, – но все-таки какая разница с остальными! Кажется, живой человек».

– Я пришлю вам другие книжки, Алевтина Евстафиев-на, – сказал он. – А эти мы с вами как-нибудь вместе…

– Зачем? Вы напрасно думаете, что я не пойму. Я привыкла читать серьезное. Прочту и эти.

Они помолчали.

– А современную литературу я не люблю, – продолжала Алевтина. – Жидко. Критики, например? Где у нас Добролюбовы, Белинские? Просто не стоит читать журналы.

«Однако видно, что ты-то их начиталась, – сказал про себя Новоселов. – Да что я ее развивать, что ли, собираюсь? Какой вздор! Просто хочется живой душе помочь хоть чуточку выкарабкаться из этого московского болота; и если есть желание…»

Вошла Люба.

– Ты, Тина, кажется, в Пассаж собиралась, башмаки теплые покупать. Поедем вместе.

Они уехали.

Новоселов тоже пошел бродить. Ему не нравилась эта девушка с бледными глазами, но его увлекала мысль, что он ее научит думать, научит понимать пошлость окружающих, не допустит сделаться похожей на них, поможет найти свое дело…

– В ней есть что-то, несомненно, она скрытная, но мы станем друзьями…

Он шел наудачу. С большой улицы он повернул в переулок и только через полчаса заметил, что идет не туда и устал.

Переулок кончался домом, поворота в другую улицу тоже не было.

В воротах стояла баба.

– Голубушка, не знаете ли, как отсюда выйти?

– А назад, батюшка, ступай, назад; другого тебе выхода нетути. Ведь он, батюшка, сам знаешь, тупик, переулок-то наш!

– Вон оно что, тупик… – проворчал Новоселов. – Ну уж Москва!

V

Люба все чаще и чаще звала к себе Тину и Тина не отказывалась. Новоселов проводил с ней целые часы, рассуждая о книгах, об университете и даже, увлекаясь, рассказывал ей свою жизнь.

Она смотрела просто, говорила мало, и ему казалось, что она понимает его, но еще не высказывается, недостаточно доверяет ему…

Он был убежден, что за ее скрытностью есть что-то глубокое и правдивое…

Один раз он заметил, что она печальна.

– Отчего вы не откровенны со мною? У вас есть неприятность…

– Нет, совсем нет…

– Неправда… Верно, тетя Маша вами недовольна или дядя Матвей не вовремя получил поздравление? Ох, уж эти родственники…

– Да, вы правы, я не знаю, зачем лгать, показывать, что любишь только потому, что они родные?

Живой и взволнованный голос Тины поразил Новоселова. Она всегда говорила с ним ровно и монотонно.

– Вот видите, видите, вы соглашаетесь с тем, что я вам давно говорил! Поймите, ведь это не жизнь, они не живут… И вы не живете… Что вы делаете, кому вы нужны? Сегодня кружево, завтра кружево, после завтра к тете Маше или тетя Маша к вам, ну а потом, потом-то что же?

«Если б она только поняла, если б я мог ей рассказать! – думалось ему. – Я не могу сказать так, как чувствую!»

И он живо представил себе длинную залу с белыим обоями, неубранный кофе на столе, Евстафия Петровича за пасьянсом, скучающий голосок Вари: «Хоть бы Лиза пришла или Ми-ролюбовы, что ли…». «И куда мы нынче на дачу? В Кунцево или опять в Останкино?» и Тину, неодетую, непричесанную, набивающую папашины папиросы…

Ему было нестерпимо жаль эту девушку, которая, думалось ему, могла бы понять, могла бы жить иначе… И он ждал ее слова.

Тина подняла на него удивленный и равнодушный взор.

– А что же делать? – спросила она, улыбаясь. – Скажите словами, ясно, что вот мне, например, делать и как жить? Я не жалуюсь; мне спокойно; папаша меня балует; а если скучно иногда, то всем бывает скучно…

– Значит, вы бы и не хотели иного? Никакой перемены? – упавшим голосом спросил Новоселов. – А как же вы сейчас сказали…

– Про родных? Это я так; да и не про тех; это бабушка у меня есть одна… Впрочем, все равно. А перемены я хотела бы, только нельзя. Вы все очень хорошо говорите, и я сама знаю, про воскресную школу, про женские университеты за границей… Только где же мне? У нас это никто… И все живут…

– Да бросьте вы эту вашу безнадежность, – почти закричал Новоселов и схватил Тину за руку. – Она-то вас и губит! Вы захотите только, захотите!

Люба поспешно вошла в комнату и позвала пить кофе. Новоселов опомнился, смутился и умолк. А Тина сейчас же стала прощаться, говоря, что ее ждут дома.

VI

Она была права. Ее действительно ждали.

За Варей и Тиной сегодня присылала бабушка Марина Аркадьевна, единственная родня со стороны матери, и не идти было никак нельзя.

Тина знала это, и потому целый день сердилась. У Вари тоже вытянулось личико. Визиты к бабушке были наказанием для обеих. Они старались всячески избегать этого, но папаша сердился и непременно приказывал навещать бабушку хоть раз в месяц.

Дочерям Евстафий Петрович не позволял порывать кровных связей, но сам никогда не бывал у Марины Аркадьевны. Между нею и зятем, со всей его родней, велась непримиримая тридцатилетняя война.

Девочки росли у отца, окруженные его родными, не помнили матери и боялись важной бабушки, которую папаша так не любил.

Бабушка с своей стороны не теряла случая бранить при детях их дядей и теток, но внучки относились к ней недоверчиво.

Жила бабушка далеко, в Николо-Болванском переулке, в маленькой квартирке с низкими потолками. В передней нельзя было раздеваться, потому что она не топилась, и Варя с Алевтиной прошли через узкий, темный коридор прямо в бабушкину спальню. Это была единственная жилая комната во всей квартире. В низкую залу с белыми занавесками и картонным плюшем на жардиньерке бабушка редко заходила даже летом и гостей не звала туда.

Марина Аркадьевна была прежде богата, воспитывалась на французком языке и чувствительных романсах старых годов. Теперь у ней в киоте горела неугасимая лампада, она любила вспоминать молодость, часто плакала, хранила свой альбом со стихами, но никогда не могла удержаться, чтоб не выбранить при случае Евстафия Петровича и часто посылала свою горничную узнавать, что делается и что слышно у зятя.

– Вот они, вот мои милые, сиротки мои! – воскликнула она и обняла сначала Варю, а потом Алевтину, которую ради поэзии всегда называла Леонидой.