Мне все казалось, что тебе надо попринимать тонизирующее средство. По счастливой случайности, Уилфрид как раз изобрел одно, называется «Эй, смелей!», умножает кровяные шарики. Это — пробный флакон, я взяла его из лаборатории. Принимай его, дорогой, именно он тебе и нужен.
Любящая тетя Анджела.
P.S. Столовую ложку на ночь и с утра».
Августин не был суеверен, но совпадение его потрясло. Только Джейн заговорила о средстве — и вот оно, пожалуйста. Поневоле усмотришь тут смысл. Он встряхнул бутылку, откупорил, налил полную ложку — и выпил, закрыв глаза.
К счастью, снадобье было приятным на вкус, хотя и резковатым, словно херес, в котором вымачивали старую подошву. Августин почитал богословский трактат и лег в постель.
Как только нога его скользнула между простыней и одеялом, он обнаружил, что миссис Уордл, его хозяйка, забыла положить грелку.
— Ну что же это такое! — сказал он в глубокой обиде, ибо сотни раз говорил, что ноги у него мерзнут. Выскочив из постели, он кинулся на лестницу, взывая:
— Миссис Уордл! Ответа не было.
— Миссис Уордл! — завопил он так, что затряслись окна. Послышалось шарканье, сварливый голос спросил:
— Ну, что там еще? Августин трубно фыркнул.
— Что?! — взревел он. — А вот что! Сколько раз говорить? Опять забыли грелку!
Миссис Уордл удивилась.
— Я не привыкла… — начала она.
— Мол-чать! — заорал Августин. — Меньше слов, больше грелок! Живей, живей, а то съеду! Комнат много, вы не одна. Эй, живо!
— Сейчас, мистер Маллинер. Сейчас, сейчас, сейчас. Я мигом.
— Поживей! Ну, ну, ну! Проворнее!
— Сию минуточку, мистер Маллинер…
Через час, перед самым сном, Августин подумал: не был ли он грубоват со своей хозяйкой? Не допустил ли он… как бы тут сказать… неучтивости? Да, печально решил он, что-то такое было. Он зажег свечу, взял дневник и написал:
«Кроткие наследуют землю. Достаточно ли я кроток? Сегодня, укоряя хозяйку, которая не дала мне грелку, я был несколько резок. Искушение — сильное, но все же я виноват, ибо дал волю страстям. На будущее: сдерживать такие порывы».
Но, когда он проснулся, чувства были иные. Он принял «Эй, смелей!» и, заглянув в дневник, едва поверил, что сам это написал. «Резок»? Ну, конечно. А как еще обращаться с безмолвными особами, которые не дают тебе грелку?
Он густо зачеркнул эту запись и написал сбоку: «Чушь! Так ей и надо, старой дуре».
После чего пошел завтракать.
Чувствовал он себя превосходно. Дядя Уилфрид не ошибся, лекарство действовало на эти шарики. До сих пор Августин о них не знал, но теперь, поджидая яичницу, явственно ощущал, что они просто пляшут. Видимо, они собирались стайками и веселились вовсю.
Он еще пел, когда миссис Уордл принесла завтрак.
— Что это такое? — грозно спросил он.
— Яишенка, мистер Маллинер. Хорошая.
— В каком смысле? Быть может, она добра; быть может, она учтива; но есть ее нельзя. Идите в кухню и попытайтесь снова. В кухню, не в крематорий! Жарить — одно, сжигать — другое, любезная. Уловили разницу? Не уловите — съеду, у вас и так слишком дорого.
Радость бытия, с которою он начал день, не уменьшалась, а, скорее, росла. Августин так взбодрился, что, против обычая, взял шляпу, надел ее набекрень и пошел пройтись по лугам.
На обратном пути, совсем уж расцветший, он увидел зрелище, редкое в сельской местности, — бегущего епископа. В таких местечках вообще редко видят епископов, но если уж увидят, то в карете или на чинной прогулке. Этот несся, как лошадь на скачках, и Августин залюбовался им.
Епископ, большой и толстый, отличался, казалось бы, солидностью, а не прытью — но бежал хорошо. Мелькая гетрами, промчался он мимо Августина и вдруг, доказывая свою многогранность, взлетел на дерево. Племянник мой догадался, что побудила его к этому лохматая пятнистая собака, подбежавшая к дереву сразу после него.
Августин подошел к ним.
— Не поладили с бессловесным другом? — осведомился он. Епископ посмотрел вниз со своего насеста.
— Молодой человек, — сказал он, — спасите меня!
— Рад служить, — откликнулся Августин.
Прежде он боялся собак, теперь — не колебался. С несказанной быстротой схватив камень, он швырнул его и крякнул от радости, угодив в цель. Собака, сообразив, что к чему, ускакала со скоростью 45 миль в час, а епископ, осторожно спустившись, схватил руку Августина:
— Вы меня спасли!
— Ладно, чего там! Мы, клирики, должны помогать друг другу.