Выбрать главу

силу свою:

— Я ссуженное вами же — вам возвращаю!

Усы, как две рыбины, выплеснулись, как хвостами серебряными; и — опять унырнули: в ничто.

И парик положил он на стол.

Разумел же он —

— муки, Мандро приготовленные!

И, пристукнувши ботиком, сквозь потолки!

Тот — не понял.

И думал, что речь — о спасении: от ожидаемой кары.

Увидя, что он бородою сверкает в луче и сжимает дрожащими пальцами пальцы под горлом, подумал, что странно стоять: хлопать глазом; не бухнуть ли в ноги: лежать при ногах, закрываясь руками? Он весь сотрясался лукавыми помыслами: может, может профессор заверить в судах, что — не он приходил за открытием, а дед, «Мордан», перепоица, дряхлый беспутник, которого видели же, что не он выжег глаз; они вместе с профессором, став пред судами, присягою ложной заверят, — что — так!

Проскрипел, точно дно парохода о мель:

— Погибаю!

— Да нет же-с: эхма! Как вы можете эдак!

— Спасите!

— Уже-с!

— Не губите!

Профессор — расплакался:

— Не понимаете вы!

И портьера, как рожа, оскалилась диким раздвигом, как ртом; в ней — четыре тряслись головы, как четыре оскаленных зуба.

* * *

Слезами играл глаз безумца, заплакавшего в пуп земной, косный, злой — над мучениями: тела этого! И бородой, как кустом загоревшимся, требовал, — не от Мандро, — над Мандро — в золотые столбы пылевые, как бы развеваясь телесными недрами перед ковром, на котором в кирпичные, синие шашки и в пыли отстукивал лоб себе синие шишки:

— Вы — выздоровели!

Взблеснуло.

— Вставайте!

Кричало — сердечными туками:

— Исцелено мое сердце, количеством звезд, измеряемым этим пришельцем!

— Я — жив.

— Снова сложены органы.

— Вложены смыслы: в глаза, в уши, в жизнь!

— Созидаю в ней здание.

— Приготовляются нам облака!

И привзвизгнув в больном и опасном восторге, вскочил он, готовый на все.

Пароксизм сумасшествия буйного, их обуяв, стирал грани меж ними.

Профессор хватал его за руку.

* * *

В шубы влезали:

— Где шапка?

— Вот!

— Ваша?

— Моя!

— Ну теперь — мы пойдем.

Мели минули: в оси вселенной, обломанной, — новая вставлена ось; и сию же минуту они в меховых своих шубах и шапках, пристукнувши ботинками, невозбранной, свободной дорогою: ринутся, — сквозь потолки!

— Ну?

Профессор полой меховою, как ринется в дверь; за ним, бросив тринадцатый номер, — Мандро, —

— Эдуард, —

— неизвестно куда, неизвестно на что, потому что ничто не касалось его.

— И никто не задерживал.

* * *

Только из двери в двенадцатый выскочила де-Лебрейль — сумасшедшая тоже; за ней — сумасшедшие: тоже; она же их, вытолкав, двери замкнув, бестолково забегала; сдергивала на ходу: юбку, лиф.

И осталась — в одних панталончиках!

Я улетаю, мои купидончики…

— Мирра, — алло: Леонардовне потелефоньте!

Велес до вола перед зеркалом пыжился, в зеркале видя багровую рожу; и строя ей рожу, манжет перещелкивал.

— Чтобы она, Леонардовна, свою квартиру очистила;

и — чтобы ящик поставили.

Стал перед Миррой надувшимся гиппопотамом.

— А ключ от квартиры — сюда; куда хочет, сама; чтоб ноги ее не было.

И — до слона надувался:

— Мешок и рогожу.

До мамонта!

— Тертий?

И как цеппелин, разносился щеками; висел из небесного цвета обой над небесного цвета ковром, из крахмалов тугих свою вывалив шею.

Пред ним Косококо, рукой и плечами, как перед заведующим департаментом.

— Слушаюсь! Тертий в бегах.

— Сослепецкий, Мердон? Чтобы были!

— Есть, будут!

Из губ перепыженных выпустив дух, Непещевич осел из небесного цвета на мягкий ковер, язычищем напруженным вытыкнул щеку; и с шишкой нащечной стоял, что-то соображая.

С улыбкою липкою:

— Ну? Покажите себя!

Косококо, чернявый, высокий, худой, — шею выгнул, представивши руку с цилиндром, отставивши руку, загнул свой мизинец и стал Домардэном:

— Бьенсюр!

— Бесподобен, — Миррицкая.

— Не без таланта, — Велес; языком на щеке снова шишку поставил; и — шишку убрал; деловито выбрасывал; в матовый, ламповый шар:

— Не понадобится: мы поедем в закрытом моторе; подъедем сюда: показаться за стеклами; не разберут… Ну там тоже: белилы и прочая, прочая; миропомазанье — словом: мамзелька вам даст; где она?

Косококо: