Но драпри, отделявшие комнату эту от той, — разлетелося, взбрызнув малиновым, ярким гранатом из матово-черного, как цвет разрыва: дым с пламенем!
Драпри — упало! И — «Леокадия» (и отчество же!) «Леонардовна!» — шпорою звякнул пан Ян!
И — шурш юбок, треск веера, блеск ожерелий, взмах перьев, над черною шапкой волос; перья, бусы, — все черное; платье из морока, очень порочного, в серой иллюзии пятен, подернутых розовым отсветом; черные икры, боа разлетное; ботинки высокие, черные; глаз, желтый, злой; из-за синих ресниц; переблеклая, темная, кожа; на все вылезающий, как попугай из-за сажи взлетающий, — нос; взмахи перьев.
И вскрики; О —
— Жюле Дэстре[31]
— Ван-дер-Моорене:
— друг знаменитостей Франции, ставшая другом больших генералов, кадетов и корреспондентов военных —
— мадам Тигроватко: —
— в боа и в перчатках!
Гранаты, пестримые мушками
— Вы, господа офицеры? —
— взяв за руки, их потащила в диванную и головою взбоднула, пером разрезая портьеру взрыв красных гранатов); не виделось, — кто, сколько: нише, в кровавых тенях.
— Она, встретясь со мною и узнав… — неотчетливо, с тиком шуршала мадам, — обратилась ко мне: в результате чего, — вы мой гость, адъютант Сослепецкий! И то, что отсюда — ответственно; наше свидание в присутствии вас, господа, — она клюнула, — как представителей армии и комитета, — и, — клюнула, — есть неизбежное дело, поскольку задеты; честь родины, — эй, не мешайте, читатель, — и доблестных наших союзников!
Нет уж, читатель, — вы — не приставайте; и коли не слышно нам с вами, так это нарочно мной сделано (я — режиссер, — знаю лучше течение драмы); давать результат прежде паузы — это ж десерт вместо супа; чем я виноват, что и мне самому неизвестно ведь, кто там присутствует, сидя в тенях.
А мадам Тигроватко из черных теней упорхнула; и — снова на цыпочках, кралася, с крокусом красным в руках, балансируя веером, чтоб, став в портьере, прислушиваться.
Вот кусочек диванной: гранаты, пестримые смурыми мушками, — стены; портьеры, как гарь от ковров: желто-пепельных, бархатных, точно курящихся дымом; и — скатерть; и вазы оранжевый высверк; стоят офицеры; и кто-то еще с ними рядом…
— Довольно: они у Сэднамена, — рядом, — и вышла из тени, всперив на коленях свой веер.
— Да, вспомнила; вот, — подавала (казалось, что — в мрак) свой цветок:
— Если с да, выходите с ним; нет, — его бросите… Сядете — тут; — хлоп по пуфику, — тут будет видно; мы — там, — на гостиную ткнула…
— Вы — тут: — так вот все разместимся… Месье, — же ву лесс![32]
Кок и цок: офицеры; но — мимо них — козьим галопом, с подхлопом в ладоши: за Джулией.
Вывлекши пеструю Джулию, длинную дылду с пухлявым лицом, и взвертев, и встрепав ее — толк: к Сослепецкому:
— Сами знакомьтесь… Опять позабыла: вы с фронта же… Ну? Что?… Как? Дух?
— Худ!
Мадам Тигроватко за это — боа: по плечу.
— Полисон[33].
Вдруг:
— О, — все равно, — встрях черной шапки волос, — только б эти шинели на нас не глядели.
К передней: в пролет:
— Аделина же!..
— Лина же!..
— Чай; пети-фур, фрукты.
— Что?
Плекс и треск.
— Вот история, — заиготал Пшевжепанский.
— В лоб — молотом: эта действительность переросла всякий бред, — тер висок Сослепецкий, страдая мигренью (с бессонницы).
Неудивительно: два дня назад — треск разрывов, тела окровавленные; как снег на голову, поручение Ставки: в Москву; ночь в вагоне; в итоге же бред; что же, эта гостиная, может быть, поле сражений особых, ухлопавшая все сражения, все достижения наши.
Звонок.
Бородою просунулся в двери
Передняя полнилась вздохом и звуками трех голосов; вот контральто:
— А… вля… ме вуаля…[34]
В Тигроваткины руки — она: мадмуазель де-Лебрейль; вид — малэз[35], но — малинь[36]; вовсе белые волосы; стрижка — короткая; юбка — короткая; с мушкою, с пафосом а ля Карлейль; настоящий гарсон; и — грассировала: баталистка-художница; вкусы — Пэгу: с темпераментом барышня!
А баритон еще мемькал в передней:
— Мме… даа… мэн… Седаамэн… — почти что экзамен.
Читатель! Дабы избежать постоянных упреков в новаторстве, — принципам старых романов Тургенева я отдаюсь, от себя самого отступая в традицию повествования; пишут: «пока наш герой, вздернув фалду, садится, последуем мы в его детство и отрочество»; дальше — десять страниц; терпеливый герой, вздернув фалду, — присев, но не сев, — ждет, чтоб… «Уф!» И тогда только автор: