На пути к темнице стражники крепко держали нас за руки. Мы шли и шли по галереям огромного мрачного замка. Прошли и мимо зарешеченного окна, и я увидел внутренний двор замка. Посреди двора стояла лошадь, прикованная цепью к столбу. Черная лошадь с маленьким черным жеребенком. При виде ее у меня екнуло сердце. Я подумал о Мирамис, которую больше никогда не увижу. Что они сделали с ней, жива ли она?.. Стражник сильно дернул меня за руку и потянул за собой. Больше я о Мирамис думать не мог.
И вот мы в башне, где нам предстоит провести последнюю ночь своей жизни. Тяжелая железная дверь со скрежетом захлопнулась за нами, и мы услыхали, как стражники семь раз повернули ключ. Мы с Юм-Юмом остались одни в тюрьме, Юм-Юм и я. Нашей тюрьмой была круглая сводчатая башня с толстыми каменными стенами, с маленьким окном, забранным железной решеткой. Через окно доносились печальные крики заколдованных птиц, круживших над Мертвым Озером.
Мы уселись на пол, чувствуя себя такими маленькими и беззащитными! Мы знали: лишь только ночь подойдет к концу, мы умрем.
— Ах если бы смерть была не такая тяжкая, — сказал Юм-Юм, — а мы не такие маленькие и беззащитные!
Мы сидели на холодном полу, крепко держа друг друга за руки. Нас одолевал голод. Это был не обычный голод. Он душил нас, выворачивал внутренности, леденил кровь, лишал сил; нам хотелось лечь на пол, уснуть и никогда больше не просыпаться. Но мы не должны были спать, мы изо всех сил боролись со сном. Перед смертью мы стали вспоминать Страну Дальнюю.
Я подумал об отце-короле, и на глаза у меня навернулись слезы. Я так ослаб от голода, что не мог громко плакать, и слезы тихо катились по щекам. Юм-Юм тоже плакал потихоньку.
— Эх, была бы Страна Дальняя не так далеко, — прошептал он, — и Остров Зеленых Лугов тоже. И были бы мы не такие маленькие и беззащитные!
— Помнишь, как мы бродили по холмам на Острове Зеленых Лугов, играя на флейтах? — спросил я. — Помнишь, Юм-Юм?
— Да, но это было давным-давно, — ответил Юм-Юм.
— Мы можем сыграть на флейтах и здесь, — предложил я. — Мы можем играть старинный напев, пока голод не одолеет нас, пока не умрем.
— Что ж, сыграем еще разок, — прошептал Юм-Юм.
Мы достали флейты. Слабые руки едва удерживали их, но мы заиграли старинную песню. Мы играли, а Юм-Юм плакал, и слезы тихо катились по его щекам. Может, я тоже плакал, но просто не замечал этого. Старинный напев был так прекрасен, но звучал едва слышно, словно предчувствуя, что вскоре смолкнет и он.
Хотя мы играли тихо, заколдованные птицы услыхали старинный напев и всей стаей подлетели к нашему окошку. Сквозь решетку я видел их грустные блестящие глаза. Потом птицы улетели, а мы не могли больше играть.
— Ну вот мы и сыграли в последний раз, — сказал я и хотел положить флейту в карман.
Но там что-то было! Я сунул руку и нащупал в кармане ложечку. То была маленькая чайная ложечка сестренки мальчика Йри!
Мне хотелось, чтобы заколдованные птицы снова подлетели к нам. Я бы показал им ложечку. Может, сестренка мальчика Йри узнает ее. Но заколдованные птицы больше не показывались.
Рука моя разжалась, и ложечка упала на пол.
— Смотри-ка, Юм-Юм, — сказал я, — я нашел ложечку!
— Ну и что! — ответил Юм-Юм. — Зачем нам ложечка, если нет еды?
Улегшись на пол, Юм-Юм закрыл глаза и умолк. Я чувствовал страшную усталость. Все тело свело от голода. Сейчас я проглотил бы любую еду — все, что угодно. Больше всего мечтал я о хлебе, хлебе насущном. Но я знал: его мне больше не едать. Я мечтал о ключевой воде, утоляющей жажду. Но я знал: ее мне больше не пить. Никогда не придется мне больше ни пить, ни есть. Я вспоминал даже противную кашу-размазню, которой тетя Эдла пичкала меня по утрам. Сейчас я проглотил бы даже эту размазню, и она показалась бы мне вкусной.
О, я готов был съесть все, что угодно! Из последних сил поднял я с пола ложечку и сунул ее в рот.
Что такое?! Ложечка кормила меня! Я будто поел хлеба насущного и испил ключевой воды, утоляющих голод и жажду. Ложечка кормила меня, и вкуснее этой еды я не ел ничего на свете. И вот чудо: ложечка казалась бездонной, еда в ней не убывала, и я наелся досыта.