Мы понимаем, что сообщаемые нами данные далеки от полноты. Но и они, думаем, отводят надлежащее место неоднократно повторяемым в епархиальных отчетах заявлениям о благотворном влиянии церковного просвещения не только на учащихся, но "через школу и на взрослое население, на духовную жизнь всего прихода"."…Церковная школа, — говорит один из отчетов, — приобрела уже прочную симпатию населения не только там, где она существует уже много лет, но и там, где она только начинает свою деятельность" ("Ц.-пр. школы и школы грам. Ирк. еп. в 1896-97 уч. г.", стр. 79).
Если духовные лица, по приведенному выше вполне справедливому отзыву епархиального наблюдателя, представляют самый плохой и нежелательный контингент учителей, если они не только не руководят общим направлением умственной и нравственной жизни учащихся, но даже не могут обыкновенно дать положенного числа уроков по закону божию (!), то каким же, наконец, путем исходит от них это благотворное влияние? Или достаточно поручить малограмотным поселенцам дело народного обучения в стенах, украшенных вывеской ц. — пр. школы, чтобы духовная жизнь молодого крестьянского поколения оказалась на верном пути?
К слову сказать, совершенно напрасно епархиальные отчеты с такой брезгливостью относятся к "таким нечистым источникам просвещения как бродяги-ссыльные", — практика школьного дела не отличается таким пуризмом, и нередко носителями «церковно-приходского» просвещения являются именно эти самые бродяги-ссыльные.
В какие ужасающие формы отливается иногда бесконтрольная власть этих последних над детьми, показывают поистине потрясающие страницы из жизни ц. — пр. школы с. Красноярова (на Лене). Но об этом говорить пока еще не приходится…
"Восточное Обозрение" N 173–176, 4–9 августа 1901 г.
Обыкновенное деревенское
"Снова, который уже раз, в печати возбуждается вопрос о всесословной волости".
В числе характерных свойств русской публицистической мысли на первом месте стоит робкая настойчивость. Это сложное качество не прирождено русской прессе, но привито ей общественными судьбами. В течение десятилетий прессе приходится возвращаться к одному и тому же вопросу без надежды на близкий успех своих благопожеланий и даже без уверенности в собственной судьбе. Во время этой невеселой и подчас «колючей» деятельности наша периодическая печать, прежде чем достигнуть минимума своих требований (как это, надо надеяться, произошло на днях с "классицизмом"), успевает проявить все элементы своей робкой настойчивости: пройдя через всеочищающее горнило предостережений и запрещений розничной продажи, она ассимилирует кротость голубя и мудрость змия, десятки раз подымает голову, чтобы немедленно опустить ее долу, процветает и увядает, переворачивает ясные, как таблица умножения, вопросы на все стороны, не оставляя в них живого места. Как хотите, для этого нужно много настойчивости.
К числу таких тем, на которых периодическая печать упражняет свою общественную волю, принадлежит вопрос о всесословной волости.
Современный строго-сословный характер крестьянского самоуправления логически опирается на фикцию однородности крестьянства, т.-е. приблизительного экономического равенства членов сельского общества.
Разложение отношений натурального хозяйства, насильственное, властное вторжение обмена и денег в крестьянский обиход в течение десятилетий систематически разрушают экономическую однородность крестьянства, создавая, с одной стороны, свою собственную деревенскую буржуазию и, с другой, — свой собственный сельский пролетариат. Но поскольку члены общества перестают быть членами одного экономического класса, поскольку теряет смысл обособление их в юридически замкнутую группу, сословие постольку, значит, теряет свой материальный raison d'etre (основание) сословный характер крестьянского самоуправления. Отсюда — неумолкающие голоса в пользу необходимости превратить волость из сословного института во всесословный, а тем самым и во внесословный.
Неоднократно высказывалась надежда, что сословная замкнутость крестьянства, как никак, «ограждает» деревню от разуваевского и колупаевского вторжения. Но такая надежда оказалась совершенно неосновательной. Всякий, сколько-нибудь внимательно присматривавшийся к современным деревенским отношениям, ни на минуту не задумается подписаться под утверждением Гл. Успенского, что "живорезы нарочно «вкупаются» в общество деревни, чтобы свободнее опустошать его".
Но помимо извне пришедшего «живореза», этого ворона, привлеченного запахом разлагающегося натурально-хозяйственного обихода крестьянской жизни, имеются в деревне в немалом количестве и изнутри общины выросшие представители того же общественного типа. "Живорез, — говорит только что цитированный автор, — в той или другой форме все-таки будет, потому что он есть результат общего расстройства деревенского организма, он есть цвет, корень которого в земле, — в глубине всей совокупности условий народной жизни".
Разумеется, кулак вкупается в «общество» только тогда, когда это в его интересах. В Сибири, где громадная часть расходов и повинностей, перенесенных в Евр. России на земства, лежит на волостях, представляющих, разумеется, не что иное, как совокупность сельских обществ, кулаку часто бывает не столь уж выгодно «вкупаться» в общество.
Нам приходилось наблюдать наивные и, разумеется, безрезультатные попытки сельского схода заставить кое-кого из местных кулаков, юридически не входящих в состав местного «общества», нести известные повинности или отправлять известную общественную службу.