"Искра" N 59, 10 февраля 1904 г.
Политические письма. Картина патриотической Руси и т. д
(Картина патриотической Руси. Роль города. Выигрышная позиция реакции. Либеральные лозунги по сю и по ту сторону Вержболова. Фактическое самоустранение либерализма)
"Россия едина"… Впереди — с манифестом — царь, заплетающийся ногами в длинном хвосте собственного титула, а за ним в хаотическом энтузиазме русский «народ» — весь, всем стадом… Петербургское дворянство и харьковские студенты, таганрогское военное собрание и ростовские мастеровые, жители Новой Бухты и брянские гимназисты, святейший синод и чистопольские старообрядцы, — все готовы принести животы свои и достояние свое на защиту России.
Сверху донизу — все объединены чувством патриотического братства. Студенты качают офицеров, генералы целуют студентов, "изменники и гады", по уверению "Московских Ведомостей", «расползлись», «консерваторы», «либералы» и «реакционеры» дружно поют "Боже, царя храни", кишиневская еврейская община конкурирует в христианском всепрощении и в монархической преданности с Сувориным, Юзефовичем и Крушеваном*, дирекция казенного завода, строящего броненосцы, называет рабочих в патриотической прокламации «товарищами», царь величает отправляемых им на убой солдат «братцами»… Такова суздальская картина, которую рисуют патриотические простаки и газетные проходимцы. В этой картине много художественных «дефектов», но самый важный — полное отсутствие перспективы. Мы хотим восстановить ее для некоторых элементов картины.
Но прежде всего обратим внимание на то поучительное обстоятельство, что главным, почти исключительным, полем картины является город.
В критические минуты политической жизни нашей «крестьянской», нашей «деревенской» России о мужике и о деревне почти совсем забыли. Патриотические адреса и денежные «даяния», извлекаемые земскими начальниками из «вверенного» им крестьянского населения, проходят почти незаметно, тогда как патриотический визг двухсот или трехсот студентов находит всероссийский, можно сказать — всемирный резонанс. Относительное политическое значение города и деревни вырисовывается — и для реакционных и для революционных стародумов — с замечательной яркостью. Налицо выступает тот несомненный факт, что организующая рука реакции шарит в тех же местах, которые посетила рука революции, что спешно вербуемые кадры царистской армии по необходимости рекрутируются не из целинных «мужичьих» пластов, а из политически взбудораженных масс городского населения. В приближающийся "судный день" судьбу России решит город.
Техника мобилизационной кампании патриотизма была подготовлена многочисленными прежними, более частными попытками реакции овладеть толпой и создать среди ее составных частей — студентов, рабочих, городской буржуазии — постоянные организованные ячейки, как опорные пункты дальнейших операций… В этом отношении патриотические демонстрации прибавили мало нового к московскому опыту монархического празднования 19 февраля или к практике антиеврейских погромов.
Что в последних событиях ново и чрезвычайно важно, так это та благородная позиция, на которую попала реакция.
Воинствующий шовинизм — одна из немногих форм политического идеализма, доступного еще сегодня силам реакции. Патриотические иллюзии, наиболее отдаленные от повседневных толчков жизни, позже других реакционных иллюзий разъедаются ее стихийной критикой, дольше других удерживаются в сознании массы… Патриотические лозунги были поставлены войной в порядок дня, — и реакция взыграла.
Те самые студенты-"антиобструкционисты", которые во время студенческих волнений жались к стене, те самые думские и земские гласные, которые решались проваливать школы и больницы преимущественно при закрытой баллотировке, те самые мещане, купцы, студенты и журналисты-юдофобы, которые были покрыты плевками общественного презрения после антисемитских вакханалий прошлого года, — теперь все оказались вынесенными на широкую улицу, вдвинутыми в самую гущу политических событий. Они дают улице лозунг, они поют первый голос в народном гимне, властно вызывают на улицу театральные оркестры, они во главе, они вожди, они герои…
А либерализм?
Большие события сшибли его с ног. Он привык к мелким схваткам. Он отваживался встречать реакционного врага законным, но дешевым свистом, когда враг выступал в явно позорной роли земского (в Твери) или уличного (в Кишиневе) громилы. Но теперь, когда вчерашний громила волной событий вознесен на выигрышную позицию выразителя патриотических «энтузиазмов» нации, — либерализм затрубил отступление.
Сила реакции сказалась в том, что ее лозунги — очень общие — в это время отвечают великому национальному событию — войне. Либерализм не нашел в своем арсенале ничего равносильного, ничего равноценного.
И не мог найти. Противопоставить лозунгам реакции можно только один единственный лозунг: Долой войну и ее виновника — самодержавие! Но это лозунг — революционный.
Сделав сперва попытку сохранить под цензурным прикрытием (цензура во многих случаях — непроницаемая броня либерализма!) вынужденный нейтралитет, либерализм не устоял на этой позиции под высоким давлением с обеих сторон. Тогда он решил (конечно, без сговора) подхватить всей грудью лозунг, данный реакцией. Поняв, — а понять было нетрудно, — что поднятый патриотическими хулиганами поход есть злейшая, энергичнейшая, ни перед чем не останавливающаяся травля либерализма, либеральное «общество» после минутного раздумья бросается вперед с диким криком: "Держите вора!" и… тонет в общем потоке. Одновременно оно спасает себя и — предает либерализм.
Разумеется, оно обольщает себя при этом тем, что борется с врагом его же оружием. Ему кажется, что сделав — "внешним образом" — лозунги реакции лозунгами «общества», более того — «народа», оно обезвредит их, лишит их первоначального, то есть реакционного, значения и может быть даже перетянет их, за неимением других, на службу либерализму.
И не только либерализм по сю сторону Вержболова, но и либерализм "по ту сторону", либерализм штуттгартский поднялся до уровня событий. Г. Струве, в течение долгого времени систематически отклонявшийся влево, тоже оказался вышибленным налетевшей волной из седла. Он снова, — как в своей игре со славянофилами, — пытается дать лозунг, "ценный своей неопределенностью", лозунг, который не врезался бы резко диссонирующей нотой в шумный шовинистический хор.