Очевидно, что такие «примеры» мало способны насадить среди крестьян уважение к женской личности. Да и вообще эта область отношений, изолированно взятая, не поддается внешним воздействиям; она слишком сложна, слишком многообразно связана со всем комплексом условий крестьянского существования, чтобы тут можно было что-нибудь поделать посредством «примеров», даже достойных всяческого подражания. Нет, тут нужны более радикальные меры…
Необходимо прежде всего, как залог уважения чужой личности, поднятие самоуважения в самом крестьянине, пробуждение в нем сознания личного достоинства, которое не позволяло бы ему подобострастно сгибаться, держа шапку на отлете, не только перед каждым цветным околышем, но и перед распухшим кулаком из ссыльно-поселенцев. А для сего необходимо мужику перестать чувствовать над собою легализированную розгу и нелегализированный, но вполне действительный кулак, исходящий из форменного обшлага. А для сего необходимо общее изменение крестьянского правопорядка, в котором вообще множество чисто дореформенных пережитков[5]. А для сего и т. д…
Или с другой стороны: для культурного подъема крестьянина необходим подъем материальный, который, в свою очередь, немыслим, с одной стороны, без полного освежения правовой атмосферы крестьянского бытия, с другой — без широкого притока в крестьянскую среду знаний — и общих, и специальных, сельскохозяйственных. А для сего надлежит в этом, как и во всяком ином деле, настежь распахнуть ворота общественной и частной инициативе, смести прочь все преграждающие ей путь препятствия. А для сего…
Продолжение этой логической цепи представляется личной мысли читателя.
"Восточное Обозрение" N 117, 30 мая 1901 г.
Обыкновенное деревенское
(Запоздалое предисловие. Народная школа. Чего хотел от нее один великий народолюбец? — Уверенное письмо и твердая «цыфирь», как minimum требований к школе. Ц.-приходская школа и отзыв об ней одного московского нотабля. Небольшая экскурсия за границу)
Хотя нам уже приходилось объясняться с читателем под напечатанным выше заголовком, но только теперь мы заметили, что не лишне было бы предпослать дальнейшим писаниям того же наименования небольшое предисловие формального характера. Именно. Мы попросим читателя не сетовать на нас, если нам придется в своих дальнейших беседах смешивать в одно все газетно-литературные роды и виды: если общие, «руководящие» рассуждения, состоящие обыкновенно под контролем недреманного ока передовиц, будут иллюстрироваться частными фактами, опубликование которых составляет задачу корреспонденций; если личные наблюдения над жизнью того или иного деревенского угла будут приводиться в связь с авторитетными печатными источниками; если, наконец, мы позволим себе пользоваться даже формой «беллетристики» — не художественной, для которой в нашем распоряжении нет никаких ресурсов, а протокольной. Беллетристическая форма явится на выручку в тех случаях, когда голые факты без «беллетристического» покрова окажутся по той или иной причине слишком колючими для незащищенных пальцев корреспондента.
В конце концов, снисходительный читатель вряд ли потеряет что-нибудь от смешения указанных родов и видов, — педантическому же ревнителю газетных рубрик представляется обратиться к предлагаемым писаниям с теми командными словами, посредством которых анекдотический юнкер разгонял на синтактические посты разношерстную толпу знаков препинания, — т.-е. возгласить: "Марш по местам!" а затем силою воображения локализировать разбросанные «руководящие» рассуждения в авангарде газетного воинства, голые факты вдвинуть в пеструю толпу корреспонденций, а беллетристический элемент опустить в подвалы фельетонов. Общее впечатление, надо надеяться, останется и после этой операции, — а это именно и требуется.
Облегчив себя этим предупреждением, переходим к очередным делам.
Что такое народная школа?
Прежде всего несомненно, что она представляет собою продукт «пореформенных» условий русской жизни.
Обстановка патриархально-земледельческого труда и чисто крестьянского натурально-хозяйственного уклада времен крепостного права не создавала потребности в школьной премудрости: непосредственным учителем являлась "мать-сыра земля", под суровым началом которой состоял идеальный пахарь. Школа, со своим чистописанием, таблицей умножения, "птичкой божьей" и премудростями Иисуса сына Сирахова, не находила в этой окончательно сложившейся, цельной и замкнутой в себе жизни никакого места."…Потребность учить и учиться, — говорит Гл. И. Успенский, — была сознаваема Иваном Ермолаевичем (настоящим крестьянином-земледельцем, почти в неприкосновенности сохранившим свой натурально-хозяйственный тип) в смутной степени. Обыкновенно он решительно не нуждался ни в каких знаниях, ни в каком ученье. Жизнь его и его семьи, не исключая и одиннадцатилетнего сына, была так наполнена и так хорошо снабжалась знаниями, которые сама же и давала, что нуждаться в каком-нибудь постороннем указании, совете, — словом, в чем-либо непочерпаемом тут же, на месте и на своем деле — даже не было и тени надобности" (Сочин., т. II, стр. 572).
Но самодовлеющая, ценная "на месте и на своем деле" наука "ржаного поля" оказывается детски беспомощной и обидно жалкой перед требованиями и запросами того еще неоформившегося, но несомненного «зла», которое со свистом и ревом катит по железнодорожным рельсам, рассекающим первобытные южные степи и властно врезывающимся в угрюмые северные леса. Вот это-то "неведомое, непонятное", "доносящееся из самого далекого пугало Ивана Ермолаевича. Ему начинало казаться, что где-то в отдалении что-то зарождается недоброе, трудное, с чем надо справляться умеючи… И в такие-то минуты он говорил: — Нет, надо Мишутку обучить грамоте. Надо!" (Там же).
5
Часто отмечается, что Сибирь не знала крепостного права. Это, разумеется, факт. Не нужно, однако, при этом забывать, что многие правовые определения, отвлеченные от отношений крепостного строя, переносились на сибирское крестьянство в государственно-фискальных интересах и сохраняются до сего дня. Поскольку, значит, крепостное право создавало прикрепление к земле не только в интересах помещика, но и в интересах государства, постольку Сибирь знает это право и терпит от его пережитков.