Пробежала глазами только что полученное письмо от Сергея. Он писал, что так жить больше не может, что только там почувствовал, как любит ее и завтра приедет.
– Завтра приедет… как это?.. если полюбишь, а тебя не полюбят, ты погибнешь… А если он не любит меня? почему его нет, и вчера не было, почему он такой?
Бросилась к Нелидову.
Она спросит его, она расскажет ему все свои сомнения, все свои мысли, – мысли у ней нехорошие, – не хорошо ей, но она не виновата, она будет умолять его сказать ей правду, самую страшную, – ей не страшно, она ничего не боится, пускай только скажет правду… завтра Сергей приедет, у нее ведь ребенок, все описали, у нее ничего нет, ей жить нечем, почему не зашел, почему? хоть на минуту? почему вчера не был? почему он такой? если он не любит… разве он не любит ее?.. ну пускай скажет, он должен сказать, он должен…
Квартира была заперта. Пришлось справляться в конторе.
Говорят, уехал.
– Они совсем выбрались, на родину, – сказал дворник.
Спутались мысли.
Как это так? не предупредив? не сказав ни слова? на какую на родину? –
И упала на ее душу черная тень.
Она чувствовала эту тень и знала, что никогда уж ей не выйти из нее.
– Если полюбишь, а тебя не полюбят, ты погибнешь… Нет не то… любить и не хотеть овладеть любимым, – невозможно, а овладеть и уничтожить одно и то же. Нет, и это не то…
Но не было силы обдумывать: делала все, что минута подсказывала.
Села Христина Федоровна на извозчика. Поехала на вокзал.
В ушах звучали отдельные слова, его слова, слышала их, как сквозь сон.
И что он теперь скажет ей? что может сказать?
– «А если спросят, что сказал Костя, скажите: ничего», – прозвучали вдруг последние слова Кости.
А, может быть, все это сон, ничего?
Господи, если бы это был только сон.
– Почему большой стрелки нет? – остановила Христина Федоровна извозчика, поравнявшись с соборной колокольней.
– Ничего мы не знаем, – ответил старик-извозчик, – так Богу угодно.
– Так Богу угодно… – повторила она душой, повторила сердцем и забыла о стрелке, забыла, что спросила.
Кружились мысли.
Какому Богу? Разве она Ему не молилась, разве она Его не просила? Ведь она так молилась, так верила… а Он что же? где Он?.. Да если бы Он был, если бы Он действительно был, ведь она Ему молилась… Ну зачем же тогда молиться? тогда можно и не молиться…
– Господи! Господи! верю, верю, Ты всемогущий, Ты услышишь, Ты все видишь, прости меня! вот вся моя жизнь перед Тобой и у меня никого нет и я к Тебе, как к последнему, потому что я одна, Ты видишь…
Бросила извозчика. Пошла пешком. Шла быстро, словно катилась на коньках, не замечала пути.
Очнулась у вокзального подъезда.
Вокзал был битком набит.
И шныряла между столиков, проталкивалась, высматривала. Показалось ей, что поверх голов мелькнула высокая шапка Нелидова.
«Значит, он тут, еще не уехал», – подумала.
Но нет, его тут не было.
Бросилась на перрон.
Много народа ожидало прибытия поезда. Говорили, что поезд опоздал, но скоро будет.
«Стало быть, поезд еще не отошел!» – обрадовалась.
Засматривала каждому в лицо, раз десять прошла.
Нет, и тут его не было.
«Может быть, он где-нибудь там, ждет ее», – и она спустилась на полотно, пошла по полотну.
Прошла семафор, прошла будку, прошла мост, а все шла. Начался пустырь, огороды, а все шла.
Над леском, куда загибает полотно, горит звезда, словно светит ей и ведет.
И вдруг Христина Федоровна слышит, как где-то далеко звонит звонок; первый, второй, третий… И в то же время яркий свет озаряет полотно, разгораясь, стучит.
И звезда, блеснув, стучит.
И мчится прямо на нее весь, как смерть, поезд.
– Господи! – шарахнулась Христина Федоровна от поезда в сторону, а в душе рванулось что-то и, вскрикнув, оборвалось.
Она одно видела: перед мчащимся поездом в свете рефлекторов летел человек в знакомой высокой шапке, летел Нелидов с раскинутыми руками, как огромный черный орел, летел долго, пока не упали неверные крылья и он не ткнулся лицом в нефтяную шпалу.
А шипящие стальные лапы схватили это человеческое тело и, дыша огнем и свистя, разорвали его на мелкие кусочки. И ревут и мчатся, загребают быстрее, подмазанные человеческой кровью, повинной смерти102.
Звезда стучит.
Давно минула полночь.
За холодным самоваром на своем обычном месте, как с креста снятая, сидит Христина Федоровна, сидит она так вот уж с час с тех пор, как едва живую, ее привезли с вокзала. И какая-то упорно-гнетущая мысль стягивает ее лоб в глубокую, старушечью морщину.
На диване, вытаращив глаза, полулежит старик с тяжелой головой, отягченной тараканьими яйцами.