Задетый приказчик гадко хихикнул:
– Пойди-ка лучше погуляй, а то по тебе больно соскушнились, чуча17!
Тыкался Костя у прилавка, бормотал что-то под нос, не хотелось уходить.
«Мудрая головка» – насупившийся приказчик свертывал коробки, Лидочка считала кассу.
– Будьте здоровы! – стукнул Костя дверью и срыву расстегнул пальто; шатаясь, как пьяный, пошел к себе.
Но было уж поздно. Часовой магазин запирали.
Через наложенные на окна решетки виднелась без абажура жестяная лампа – бессонная сторожиха. Она стояла под разинутой металлической пастью огромного граммофона. Граммофон замирал в зевоте.
А вокруг по стенам, засыпая, часы ходили, такие странные и чудные: передернутые судорогой, с кислой улыбкой, обиженные, горькие, насмехающиеся.
И тускнели в своем забытьи всевозможные золотые вещицы, драгоценные безделушки, теперь неприглядные, напоминая о том непременном конце, который в свой час всякому придет и не спросит.
Снаружи стояла суетня.
Навешивали ставни на двери, замыкали петли, – гремели ключи.
Все были в сборе: и мастер Семен Митрофанович, одутловатый с маленькими бесцветными глазками, весь какой-то провяленный и рыхлый, слишком широкий от шубы внакидку, и Мотя – глуховатый приказчик, – брат хозяйки, с чуточными смехотворными усиками, и Рая – старшая сестра Кости, нечисто-бледная, вертлявая барышня, и мальчишка Иван Трофимыч с недетски серьезным личиком без всякого намека на рост, прихлопнутый истертой шапчонкой под барашек, и сама хозяйка Христина Федоровна, – первая в городе красавица, и вислоухий пес Купон.
– Позвольте вас спросить, – остановил мастер хозяйку, – Сергей Андреевич будут завтрашний день?
Христина Федоровна взглянула – смерила, круто повернулась и пошла прочь.
Костя, всем мешавший и всеми отгоняемый, загоготал, схватил мастера за пустой рукав и, захлебываясь, перебивая себя, пустился рассказывать о своем свидании с Лидочкой, и как поддел он «Мудрую головку», и как Лидочка глазки ему сделала.
– Братец-то твой, Сергей Андреевич, знать тю-тю! – перебил Костю мастер.
– А какие хорошие глазки у Лидочки!
– Нынче все вот так, платить не охо́чи, не́ люди, а шкамарда́18.
– Знаете, Семен Митрофанович, у меня интересная особенность: когда я вхожу – здороваюсь, а когда ухожу, не подаю руку.
– Стрекача-то, брат, дашь19, а сцапают – насидишься в единичном20, – продолжал свое мастер.
– Как в единичном?
– А так, очень просто, за эту самую несостоятельность-то посадят голубчика, изволь-ка там крысам хвосты лизать, да считать тараканьи шкурки.
– Тараканьи шкурки? – переспросил Костя, и тревога охватила его душу, он выпустил рукав мастера, да во всю прыть пустился за Христиной Федоровной.
Порол горячку, а она все далеко: плывет, не остановится.
Больно стукнулся Костя, поднялся, опять зажарил во все лопатки.
– Христина Федоровна! Христина Федоровна! – надсаживался Костя во всю глотку.
Христина Федоровна оглянулась, вспыхнула – глаза так и обняли, и вмиг погасли.
– Где Сережа? – закричал нечеловечьим голосом Костя.
И ответа не было.
– Где Сережа! – беленился Костя.
– Не твое дело, молчи! – обрезала.
Костя окрысился, засопел. Шмыгал злой сзади. Держал встревоженную женщину будто на веревочке.
Оплеталась эта веревочка вкруг ее сердца, с каждым шагом узелок затягивался. Рвалось сердце, а высвободиться не имело сил.
– Худо живется, – забормотал Костя, – лягу спать, не спится, залезняк21 ходит.
– Ты бы лучше расстегнутый не шлялся и читать тебе вредно, понимаешь?
– Сам с собой разговариваю, и все пробуждает. А как правильнее: пробуждает или разбужает?
– Достукаешься ты, и так худорба22! – Христина Федоровна одно в мыслях держала: когда-то, наконец, этот идиот отвяжется? так Костя насолил ей.
– А угадайте, кого я сегодня встретил? – брякнул Костя.
Нервно повела плечами.
– Господина Нелидова! заходил я в аптеку за роскошной мазью, выхожу, а он и стоит.
И Христине Федоровне захотелось вдруг видеть этого человека теперь же, немедля: он сумеет сделать, он спасет их.
– Большое, говорит, случилось несчастье.
– Что?
– Большое, говорит, случилось несчастье… Христина Федоровна, где Сережа?
Но она рванулась… не оборачиваясь, пошла ходко, быстро-быстро.
– Хо-хо! – пустил ей Костя вдогонку.
Шел Костя важно, удивлялся себе – своей силе. Захочет, и все его забоятся, ходить за ними будут, просить его милости, а он всех в единичное запрячет. Пускай тараканьи шкурки считают.