Валя стала утирать глаза рваною, засморканною тряпочкой. Потом опять заговорила:
– Что она будет делать, когда я умру? Спать не могу я от этой мысли! Она и сама понимает, что тогда погибнет. Недавно я сильно заболела, температура поднялась выше сорока. Кирочка испугалась, стала меня расталкивать: «Мама, мама, ты умрешь, что я тогда буду делать? Сейчас же пойдем и вместе утопимся в море! Слышишь? Вставай сейчас же!» Но я была так слаба! А море мне представлялось таким холодным! Я не пошла.
– Ну и дочка! Трогательно! Мать тяжело больна, а дочь, вместо того чтоб за ней ухаживать, – «иди, топись со мною!».
Валя страдальчески наморщилась:
– Нет, она это так сказала, но все время за мною ухаживала…
Помолчали. Я сказал:
– Объясните мне, пожалуйста. Вы с дочерью вашей сильно нуждаетесь Почему она не работает? Да и вы не такая уж старая и больная, чтобы не работать.
Валя неохотно ответила:
– Кирочка совсем не привыкла к работе. А меня кто же возьмет? Ведь я «буржуазный элемент».
– Ну, научились бы что-нибудь делать. И вы и дочь ваша.
– Что делать? Я ничего не умею. Вот меня недавно звала одна знакомая помогать ей на кухне, – она в Кореизе сдает комнаты со столом. Ну, что же я могу? Сделаю котлеты – они у меня разваливаются.
Говорила она красиво-медлительным, мило-беспомощным голосом. Положительно, она гордилась своею неумелостью и никчемностью!
Я сурово сказал:
– Я вам сделаю котлеты так, что они не развалятся. Спеку вам и белый и черный хлеб. Революция всему нас научила. Поглядите кругом: все нашли себе какую-нибудь работу и помимо службы; плетут сумки для провизии, вяжут чулки и джемперы. Да мало ли что можно придумать! Сейчас во всем нужда.
Валя вяло ответила:
– Когда я была богата, я не думала, что это может пригодиться, а теперь кто же захочет обучать конкурента?
«Да, – я подумал, – единственное, что ты в жизни сумела сделать, это выгодно продать свое тело! И сделкою этою надеялась навсегда застраховать себя и дочь от необходимости трудиться. Ошиблась, голубушка!»
Мне ясно стало: труд был для нее органически противен, она скорее была готова нищенствовать, лгать, унижаться, только бы не трудиться. Прирожденный паразит. Как может вошь не быть паразитом?
Мы поднимались от бульвара по переулку.
– Только я очень спешу.
Она умоляюще сказала:
– На пять минут!.. А я надеялась, что вы у нас хоть кофе попьете. Сегодня я имею возможность угостить…
Вошли в небольшой садик с кипарисами. На широкую террасу выходило несколько дверей. Валя нажала на ручку боковой двери. Дверь была заперта изнутри.
– Кирочка! К нам пришел Дмитрий Евгеньевич. Можно войти?
Властный голос спокойно ответил:
– Нельзя.
Ждали минут двадцать. За дверью слышался стук рукомойника, плеск воды. Валя волновалась, но поторопить не смела. Наконец щелкнул ключ. Голос сказал:
– Можно.
Комната была неубрана. Почему-то на самой средине высился мраморный рукомойник с разбитой доской. На полу стояла лужа мыльной воды. В кресле сидела девушка с гордым, надменным лицом, в роскошном платье из кружев. Не знаю, были ли эти кружева полноценные или «чиненые-перечиненые», но в то пуританское время на всякого такой наряд должен был производить впечатление вызывающей роскоши.
Валя отодвинула рукомойник в угол и стала подтирать тряпкою пол. Кира сидела неподвижною статуей и молчала. Потом пренебрежительно взглянула на меня и заговорила:
– Вас, может быть, удивляет, что мама вытирает за мною пол, а я сижу и ничего не делаю? Всю жизнь, когда я что-нибудь хотела сделать для себя, мама меня останавливала и говорила: «Для этого есть горничная». Ну а теперь у меня горничной нет, а меня мама к ней приучила. Пусть же сама делает то, что должна бы делать горничная.
Валя выжимала грязную тряпку над ведром и смиренно молчала. Кира очень похорошела, выровнялась. Но в голосе звучала ненависть и непрощающая обида. За что? За то, что мать ее не научила?
Я сказал, сдерживая улыбку:
– Уверяю вас, научиться тому, что делает горничная, вовсе не трудно. Вы напрасно такого плохого мнения о ваших способностях.
Кира вспыхнула и презрительно закусила губу. Валя с умоляющим испугом взглянула на меня… Да, кажется, единственное живое чувство, которое когда-либо жило в ней, была материнская любовь. Но и это живое чувство она положила на создание какой мертвой жизненной ненужности!