– Мы только что приехали из Парижа, – сказал Андрей, – и это я должен был бы вас спросить, что вам известно о том, что произошло с моим братом. Я вам никаких указаний дать не могу по той простой причине, что я видел Жоржа последний раз два года тому назад.
– В каких вы были с ним отношениях?
– Извините меня, пожалуйста, – сказал Андрей с резкостью, которая меня удивила, – но это вас совершенно не касается.
– Разрешите мне самому судить о том, что меня касается.
– Сколько угодно, – ответил Андрей. – Но я напоминаю вам, что я брат покойного, что меня вызвали из Парижа, я приехал сюда и узнал о его трагической смерти. Я полагаю, что это достаточное испытание, и хотел бы быть избавленным от неуместных вопросов. Бели вы хотите получить подробные сведения обо мне, обратитесь к мэру города: он был личным другом моего отца и знает меня с детства. Не смею вас удерживать.
Инспектор ушел, не попрощавшись. – Какой бестактный субъект! – сказал Андрей. – Я узнаю трагическую новость, которой, может быть, мои нервы не в состоянии перенести, и сюда вдруг является какой-то фрукт, который собирается устраивать мне допрос, ты себе представляешь? Нет, всякой бесцеремонности есть границы.
– Он на меня произвел впечатление человека не блестящего, – сказал я, – но согласись, что его любознательность понятна. Теоретически говоря, он должен найти убийцу. Ты имеешь какое-нибудь представление о знакомствах и частной жизни твоего брата?
– Нет, – сказал Андрей, – и, по правде говоря, это меня никогда не интересовало.
– Кто-то его все-таки убил, и какая-то причина для этого была.
– Вероятно, – сказал Андрей все с тем же спокойствием. – Но неужели тебя это так занимает?
– Как тебе сказать? Да, в известной мере. Если хочешь, чисто логически: мы знаем следствие, надо было бы узнать причину.
– Я надеюсь, – сказал Андрей, пожав плечами, – твоя наивность не доходит до того, чтобы предполагать, что все происходящее подчинено законам логической зависимости?
– Нет, – сказал я, – если бы это было так, все было бы слишком просто. Но все-таки даже в чисто эмоциональной области логика нередко играет, как мне кажется, значительную роль. Это не всегда похоже на классический силлогизм, но это все-таки своеобразная логика. Если ты найдешь к ней ключ…
– Как к шифрованной депеше?
– Если хочешь.
Андрей наклонился и бросил в камин небольшую щепку. Потом он поднял на меня глаза и сказал:
– Я тебе скажу откровенно, что я думаю: я не знаю и не интересуюсь знать, как и почему это произошло. Но одно я знаю: этот человек, – я имею в виду моего брата, Жоржа, – не заслуживал ничего другого.
Я вернулся в Париж на следующий день, оставив в Перигё Андрея, который, казалось, совершенно справился со своими нервами. Он долго благодарил меня за «моральную помощь», которую я ему оказал, и обещал, что в Париже он мне расскажет обо всем, что ему удастся узнать. Я не мог отделаться от крайне странного впечатления, которое на меня произвело поведение Андрея. Я убедился, что его страх перед всякими событиями был больше всего метафизическим, он боялся не вещей, а своих собственных представлений, чаще всего произвольных. Его равнодушие к трагической судьбе его брата тоже казалось мне по меньшей мере удивительным. Я знал, что он ненавидел Жоржа, но все-таки я не ожидал от него такого спокойствия, нехарактерного для него ни при каких обстоятельствах вообще. Он вел себя как человек, который присутствует при совершенно естественном явлении, – точно жизнь его брата должна была кончиться именно так, как это произошло, этим «несчастным случаем» – слова, которые упорно повторяла его экономка, от которой нельзя было добиться никакого толка. Ее печальная и спокойная глупость была настолько непоколебима, что разговор с ней по этому поводу, – так же, впрочем, как по всякому другому, – не мог привести ни к чему. Она только повторяла, что все это случилось глубокой ночью и что в доме не было никого, кроме ее хозяина и ее самой.
– Все-таки был еще кто-то, кто его убил, – сказал я.
– Я не знаю, – сказала она, – я никого не видела и не слышала, чтобы кто-нибудь входил. А у меня очень чуткий сон.
Я пожал плечами и отказался от дальнейших вопросов. Когда Андрей приехал в Париж – это было дней через десять – и пришел ко мне, я его спросил:
– Ты что-нибудь выяснил?
– Состояние оказалось несколько меньше, чем я предполагал, – сказал он. – Некоторые неудачные финансовые операции…