Детский дом наших дней как огня страшится не зла, не продолжения подлости, в которую окунались дети, а именно этого — благих, но неисполненных намерений, минутного благородства, недолгих чувствований, доставляющих некое сладострастное самоудовольствие быть хорошим в собственных глазах благодаря подаренной — за червонец — матрешке. Более всего опасны ему добренькие благодетели, прежде всего себя утешающие, и дети в таком утешении — лишь средство.
Так что уж пусть лучше коллективные отношения — да, это парадокс: ведь чем шире, тем ровнее, зато и безболезненнее, а значит, человечнее. Ясное дело, глупо возражать, если взрослый, крепкий душой и желанием, вступает с ребенком в отношения, гарантирующие их полноту и завершенность. Но гарантировать — очень сложно, потому, во благо детей, добрее будет приостановить неглубокое, но взрывное в проявлении, чувство, памятуя о чрезвычайном: о мере расплаты.
Вообще, деликатность, сознание, что имеешь отношение с повышенной степенью чувствительности, что неправильно истолкованное слово, неисполненное обещание и даже намек на него равны неверному поступку, одним словом, обдуманная осторожность, сопряженная в то же время с истовой верностью этим ребятам, самоотверженность взрослого сердца, самое наимаксималистское тут не только приемлемы, но необходимы, как единственный залог удачи. Дети, собранные под крышу детдома, так отличимы от их обычных сверстников, так ранимы и так чувствительны к любой ноте фальши, что бунт их душ неотвратим, как стихия.
Вы помните, как истошны, как безнадежны крики малышей из Дома ребенка, зовущих отца и мать? А теперь представьте, что тем же часом в интернате для «оставшихся» в истерику, в слезы, в долго не проходящее смятение срывается подросток, когда неопытный воспитатель напоминает ему про мать, про отца, живых, живых, но предавших во имя собственных мнимых утех. От страждущего вопля до слез ненависти — вот в какую рамку помещено детство, живущее, по сути, в одних стенах. От любви до непрощения и от этого непрощения до жажды, чтоб хоть какой-нибудь человек погладил по голове — всего-то! — погладил…
Документ ЦК КПСС и Совмина СССР, мне кажется, похож на ключ к проблемам Дома ребенка, детского дома, интерната для сирот и детей, «оставшихся», на ключ, который в конечном счете вручается обществу, а значит, и старому, мудрому, и молодому, душевному человеку, и заводу с его мощными материальными возможностями, и, скажем, бригаде, если это настоящее людское сообщество, а не формальная группа, студенческому курсу, особливо ежели он из педагогического института, училища, всякому человеческому единению — с его неограниченными душевными возможностями. Все дело в том, чтобы ключ этот принять, суметь им воспользоваться, а это не такое простое, не такое обычное дело.
По сути своей, общество вновь оборачивает свое лицо к «оставшимся» детям. Это честно и справедливо. Народ наш слишком испытан невзгодами военных лихолетий, чтобы сейчас, в годы нарастающего благополучия, исполнять чуждую нам страусиную роль и прятать голову в песок при виде беды. «Я чужую беду руками разведу», есть такая поговорка, но нет, не развести руками беду, о которой речь здесь. И она не только средств требует — средства, и огромные, дает государство. Единственное, чего оно не может дать, так это теплых человеческих рук, кровного родства. Потому-то, одолевая печаль «оставшихся», первое усилие народа, к самому себе обращенное, кстати сказать, надобно бы направить так и таким образом, чтобы меньше было сирот и при живых-то родителях, чтобы не так просто расставались матери молодые со своими детьми, чтобы меньше было детей, «оставшихся» наедине с собой да детским домом.
Помогая Отечеству, страдая за детей и сострадая им, ударим же в колокол собственной совести: где мой сын, где моя дочь и кто же я на этом свете!
Сын России
Великое и рождено великим.
Низменное, пустое, ничтожное бесплодно или рождает столь же ничтожное, пустое, низменное.
Большая река берет начало от малого ключа, и только бедная душа, напившись хрустальной прохлады, презрит его, вместо поклона бросив в живородное лоно ком земли.
Огромный дуб начинается малым росточком, которым проклюнулся желудь, и только пустая душа, заметив тонкую жилку жизни, может втоптать ее в землю кованым сапогом.
Два воинства стоят друг против друга: великое и ничтожное.
Два воинства, две силы: ведь и у ничтожества есть своя немалая сила.
Сражаясь с подлым, гадким, дрянным, большое становится великим. Только в борении, только в битве утверждает оно себя.