Здесь набросана картина предчувственного Гоголем «мира в дороге», российского половодья времен гражданской войны, «России в вагонах», мира, сдвинувшегося с тысячелетних устоев и куда-то плывущего. Я еще раз возвращусь к похвалам весны, весеннего разлива.
Весомый язык, где каждая фраза сдвигает какие-то тяжести в мозгу, открывает какие-то новые двери, мимо которых мы проходили раньше, даже не зная, что это двери и они заперты.
Здесь (и во многом исчерпывающе) столько о том, о чем человек не может не думать.
Спасибо Вам, Б. Л., за то счастье, счастье и волнение, которое пришло ко мне вместе с Вашим романом.
О всем ведь не напишешь в такой короткой записке. Хотелось бы о Блоке, о еврействе, о вопросе, в котором все непросто, а тем не менее вопрос для любого человека — один из главных, из основных. Семья, в которой я рос в российской провинции, отец, водивший меня, мальчика, в синагогу, говоривший: смотри — вот храм, где люди нашли Бога раньше нас. Истина — это желание истины. И что-то в этом роде.
Это — попытка вернуть русскую литературу к ее настоящим темам и ее генеральным идеям. Это попытка ответить на те вопросы, которые задали тысячи людей и у нас, и за границей, ответов на которые они напряженно и напрасно ждут в тысячах романов последних десятилетий, не веря газетам и не понимая стихов.
Еще два таких романа, и русская литература — спасена.
Наконец — это пример установления тесной связи между человеком и природой, связи, которой занимаются все поэты и писатели.
Смерть Гинца, как своеобразный вывороченный вариант «смешное убивает».
Романтика — это штука минутной силы. И если эта сила упущена или скомпрометирована какой-либо бытовой мелочью — человек платится жизнью, как поскользнувшийся Гинц. Но что-то подобное я видел где-то у Толстого.
Лара Гишар — материнское чувство, входящее с любовью.
Самыми слабыми художественно и порочными идейно (не с официальных позиций, конечно, а по большому существу искусства) являются страницы показа забастовки, вообще портреты людей из рабочего класса. Конечно, не наивные «Журбины» могут тут служить примером и не горьковский Павел.
Но и Ваши портреты — неверны. Они не принижают, а как-то проходят мимо.
Неужели для плана романа, для его сущности нельзя вовсе отказаться от этих картин.
Все эти «энти», «эфти».
Очень хорошо, что Веденяпин — расстриженный священник. Именно эти люди — Григорий Петров,[105] Измайлов[106] являются поборниками чистой идеи, перестрадавшими свои убеждения исключительно напрасно.
Это и символы, и вполне правдиво.
Булгаков,[107] Флоренский…[108]
Андреев и сила интеллекта. Профессора.
Из этих людей, для которых идея воспринималась с величайшей самоотверженностью и остротой…
Надя Кологривова, сверкнувшая так перед нами в сцене с Кувшинниковым, теряется вовсе. Теряется Гордон, который по завязке мог быть одним из главных действующих лиц. Теряется Нина Дудорова. С обоими, Гордоном и Дудоровой, Вы разделались буквально одной фразой.
Как и в «Детстве Люверс», мир мальчиков и девочек и природа вокруг них показаны прекрасно. Вообще Вам очень удается переход от детства к юности.
Забастовка — стр. 36, 42–46.
Демонстрация — лучше, но там нет людей.
Сцена в домкоме — 99. Слабые
Рынок в гл. VII — 16. места.
Матросы и машинист — 26.
Ссора Тягушевой и Огрызковой — 44.
В заключение позвольте рассказать Вам одну историю — сущую быль. Один правый эсер, бывший террорист, вечный царский каторжник, считающий день 12 марта 1917 года лучшим днем своей жизни, едет в Нарым, в трехлетнюю ссылку в 1924 году. Ссыльные разведены по глухим деревням. Место жительства ему назначено очень дальнее, отлучаться с места не позволяют, встречаться разрешают лишь друг с другом, заставляя вариться в собственном соку. В долгом санном пути он попадает на ночевку в одну деревушку, где колония ссыльных — семь человек. У одного из них он и останавливается, ночует, здесь его застигает пурга, и он живет тут неделю, знакомясь со всей колонией. Это — два комсомольца-анархиста (были такие в 20-х годах), два сиониста — муж и жена и два правых эсера — тоже муж и жена. Седьмой колонист — епископ, один из профессоров Духовной Академии. Пестрота состава, насильственное общение друг с другом — мелкие ссоры, разрастающиеся в болезненные скандалы, взаимное недоброжелательство, много свободного времени. Но все — каждый по своему, очень хорошие, думающие, честные люди… Наконец пурга легла, рассказчик наш уезжает и целых два года «отбывает» где-то в Нарымской глуши. Через два года ему разрешают вернуться в Москву, и, уже не ссыльный, он едет назад той же дорогой. Во всем этом длинном пути у него лишь в одном месте есть знакомые — гам, где его задержала пурга. Он вновь заезжает с ночевкой в эту деревню.
106
Измайлов Александр Алексеевич (псевд. А. Смоленский, Аякс и др.; 1873–1921) — русский писатель, критик, окончил Петербургскую духовную академию.
108
Флоренский Павел Александрович (1882–1937) — русский религиозный философ, ученый, инженер.