Несколько минут небо было черно, как потолок в лапландской тупе, затем невидимая рука начала то раздвигать, то сдвигать черное, как занавес. За ним виднелся другой, из перебегающих разноцветных полос.
И снова небо почернело. На его черную пустыню вырвался из-за горизонта мохнатый белесый клубок, вроде крутящегося волчком белого медведя, который задумал достать зубами свой хвост. Медведь потешился и нырнул в непроглядную глубину ночи.
Такое богатое сияние бывало не часто, и Ксандра подумала:
«Оно разыгралось мне напоследок, на прощание».
Отпустив ребятишек, Ксандра вышла следом за ними подышать свежим воздухом. Стояла оттепель, что называется пахло дождем, но пока валил мокрый снег, валил крупными мохнатыми звездами. Бродившие по поселку люди, собаки, олени были словно одеты в белые саваны.
Повстречался Колян, ехавший на оленях, как всегда приостановился и спросил Ксандру о здоровье, о делах, нет ли какой нужды.
— Прокати меня! — попросила Ксандра.
— Садись! Куда ехать?
— Куда угодно. Покатай без дела, как бывало прежде. И может, в последний раз, — сказала она, усаживаясь в сани.
— Почему в последний?
— Я заболела цингой. Придется уезжать отсюда.
У Коляна едва не сорвалось с языка: «И уезжай!» Но это было бы то же, что сказать солнцу: «Уходи!» Колян постоянно находился в разъездах: то на пастбище, то в Ловозере, Ксандру встречал редко, накоротке, она стала для него вроде лапландского солнышка. А можно ли сказать солнцу: «Уйди», когда оно без того больше прячется, чем светит?
— Совсем не надо уезжать. Ешь сырое мясо и рыбу! — посоветовал Колян. — Ешь больше!
— Не могу.
— Научись!
— Пробовала. Не могу. Достать бы луку и картошки. Тогда я дотяну учебный год.
— Будет все, — пообещал Колян. — Что еще?
— Больше ничего не надо.
Ехали без управления, по прихоти вожака оленьей упряжки. Непогоняемые олени бежали неторопко, санки по свежему мягкому снегу скользили ровно, бесшумно. Ксандра оглядывала заваленные снегом равнины озер, утесисто-неровные берега, островки мелких, кривых берез и раздумывала печально, под стать этой зимней печальной картине:
«Зачем я здесь? Действительно ли так нужна, чтобы тратить всю жизнь, все здоровье? Другие поживут год-два и уезжают: с нас, говорят, довольно. Разве моя жизнь ничего не стоит? Почему мне жить для кого-то? А когда же для себя? Хоть чуть-чуть для себя…»
— Колян, поверни к падуну, — попросила Ксандра.
Всегда прекрасный, могучий, необоримый, падун на этот раз показался девушке еще прекрасней, могучей, необоримей.
Северная зима с морозами до сорока градусов, с ураганными ветрами толсто одела льдом его каменные берега, далеко в воду выдвинула ледяные забереги, но остановить, заледенить весь не могла. Потесненный, он летел стремительней и трубил громче, грозней, чем обычно.
Под шум падуна Ксандра продолжала думать: «На Волге нет таких. Я буду вспоминать его, вспоминать всю Лапландию. Прохладное солнце. Гладкие ласковые камни — валуны. Вечно бегучие бессонные речки. Всю ее красоту и печаль. Буду видеть во сне, что я здесь, стираю и мою все подряд, даже воду. Меня будут радовать и мучить лапландские сны, как сейчас радуют и мучают волжские». Ксандре часто снилась Волга, ее пристани, пароходы, ярмарки. Настойчивей всех был такой сон: плывет длинный плот, пахучий, как сосновый бор. На краю под солнцем сидит золотисто-загорелая, будто тоже сосновая, бурлачка и старательно выводит:
«На каком прекрасном языке говорят и поют там, на Волге!» — с завистью вспоминала Ксандра. В Лапландии среди местных жителей, часто коверкающих русский язык, и Ксандра невольно начала коверкать его.
От падуна повернули к поселку. Колян решил прокатить Ксандру с ветерком, взмахнул хореем, ухнул на оленей. Они рванули. Вокруг санок заплясала метель, поднятая оленьим бегом.
Падун, быстрая езда, ветер прибавили Ксандре бодрости. Она сказала:
— Давай будем смеяться, как прежде, на всю тундру. Вот так, — откинула назад голову и засмеялась.
Колян глядел на нее, сдерживая свое удивление: с чего она разошлась?
— Смейся и ты, помогай! — потребовала Ксандра. — Давай вместе, как прежде!
Колян попробовал помогать, но и с этой помощью прежний, заливистый смех на всю тундру не получился.