— Убил? Я? — с недоумением и страхом прошептал Колян.
— Да не прямо убил. Сам видишь, жив. Это у нас, у русских, говорят так, когда крепко ударят словом. Здесь, касаемо меня лучше сказать наоборот: не убил, а воскресил меня. Тем временем вернулся на постройку наш начальник. Помнишь? — Спиридон похлопал рукой по своим плечам. — У него тут золотые погоны.
— Начальник Золотые Плечи? — догадался Колян.
— Он самый. Вернулся, и сразу меня к себе на допрос: «Сколько пригнал лопарей?» Я говорю: «Одного». — «Где остальные?» — «Убежали». Он как заорет: «Ты упустил. Под арест, в суд!» Схватили меня солдатишки, мои же товарищи, и отвели под ружьем в тюрьму. Там с меня шинель долой, валенки долой, шапку долой, чтоб, значит, не убежал. И ремень долой, чтоб не удавился на нем. А самого под замок, на голые нары, на черный хлеб да на пустую воду. Сижу и думаю. Ни делать мне нечего, ни поговорить мне не с кем, один сижу. Одумал и себя и все, что в своей жизни видел. И стало мне понятно, что нестерпимый я волк в человечьей шкуре и служу волкам. Хозяева не желают пачкать свои белые ручки, принимать грехи на свою душу, вот и собрали нас, дураков Спиридонов, дали нам винтовки: действуй! А мы рады: власть получили, над людьми поднялись. А дело как раз наоборот: были мы людьми, а теперь мы псы цепные, гавкаем без разбору, на кого укажет хозяин. Ну, что я здесь? Ну, говори, как думаешь, говори прямо, бей вовсю!
Колян плохо понимал, чего требует от него солдат, почему кричит так нестерпимо громко, не знал, как быть, и молчал, сожалея, что не может исчезнуть. Спиридон сам ответил себе:
— Самый последний хам, ходячее ружье, человек-тюрьма. Вот кто!
Спиридон оглянулся на пленных, стоявших у могилы, и начал считать их: не убежал ли кто, а потом махнул рукой.
— Да пусть бегут, если хотят, путь-дорога! Эхо-хо! Меня, конешно, посадят. Но теперь лучше в тюрьме сидеть, чем таскать это. — Он тряхнул винтовкой. — Честней в тюрьме-то. — И громко крикнул пленным: — Эй, камрады, давайте сделаем по-человечески! Вы, значит, стойте одни, а я с парнишкой побалакаю. Договорились?
Пленные обернулись к Спиридону, замахали руками, заулыбались, заговорили. Было ясно, что они довольны и соблюдут договор. Спиридон повернулся к Коляну и, уже не беспокоясь о пленных, продолжал свой рассказ:
— С месяц держали меня в одиночке, потом перевели в общую. Там и наши и пленные вместе: тюрьма-то на всех одна. Там я наговорился и наслушался досыта, разузнал все: и кто прав, и кто виноват, и на кого сердиться мне надо. И война, и солдатчина, и царизм открылись мне полностью. Потом меня разжаловали из унтеров в рядовые и снова заставили гонять всяких несчастных.
Выговорив все про себя, Спиридон начал расспрашивать Коляна, как живет он, зачем пришел на могилу… Внимательно прочитал бумажку от доктора. В конце концов сказал:
— Да-а… Не позавидуешь и тебе: сирота, нищий скиталец. Домой, говоришь, в тундру наладился? А мне бы в поле! Успел бы еще вспахать и посеять. И пленных зря держат. Среди них есть большие, светлые головы, на трех-четырех языках могут говорить, всю землю, все науки прошли. Я в грязь на подметки им не гожусь. Эх, жизнь! Ну, желаю тебе счастливого перелету! Птица ведь ты, птица. Я тут поякшался со всяким народом, все понимаю. Теперь у меня по-другому: ружье хоть и со мной, а действуем мы порознь — оно стережет, гоняет, а я дружбу веду. Прощай! — Солдат своей огромной крестьянской лапищей обхватил маленькую, худую руку Коляна, тряхнул, при этом чуть не выдернул ее из плеча. — Спасибо тебе, что подвернулся. Теперь спокойней жить буду.
Спиридон перешел к пленным, снял фуражку и склонил голову над могилой пленного врага, как над могилой друга. Постояв немного, он вдруг круто повернулся и закричал уходившему Коляну:
— Э-ге, постой, погоди! Вернись ко мне!
Колян остановился, ни взад, ни вперед. Он подумал, что Спиридон разговаривал с ним попусту, чесал язык, а на самом деле хочет снова поставить к работе. Бежать? Но у солдата ружье. А Спиридон уже подбегал и говорил на ходу:
— Когда пойдешь с постройки в свою деревню, скажи мне. Провожу. Один не суйся: кругом охрана, поймают, завернут. Скажи, я проведу, — и побежал обратно к военнопленным.
В тот вечер Колян не пришел к Максиму ночевать, а взял лодку и уехал. Хозяин вскоре обнаружил пропажу и заявил охране. Начались розыски, погоня. Если бы охрана знала, что лодку угнал подросток Колян, с бумажкой от доктора, наверное, и не подумала бы гнаться за ним, а сказала бы хозяину: «Не устерег, вот теперь ищи сам. Нам не до тебя, у нас свои дела есть, поважнее твоих. Государственные». Но про Коляна никто и не подумал, все решили, что сбежал военнопленный. По Имандре пустили сторожевой моторный катер, на берега послали солдат.