— Ты, знахарь, не дело баешь про домну: она не дровами живет, а угольем, — осадил мужичка конвойный солдат.
— А уголье из чего происходит? Из дров, — вывернулся мужичок. — Меня не поймаешь: я домну-матушку видывал, кармливал и угольком и дровами.
— А здесь по какому делу?
— По всенародной глупости. Народ хлынул сюда за большим рублем, и я с ним. Известно, что русский мужик, что баран — одна стать.
— Рубли-то, значит, кругом вьются, а в руки не даются.
— Какие нам рубли! Тьфу! — Рваный мужичок плюнул. — Нам везде ножницы, нас везде стригут, а рубли только сулят, для заманки. Вот этого никак понять не можем, кидаемся то на Урал, то на Мурман.
Он запустил руку под нары, вытянул оттуда дрянной, зазубренный топоришко, положенный кем-то на общую пользу, и начал рубить принесенную жердину. Изрубив, пошел еще за дровами.
— И я пойду, — вызвалась Саша.
— Не надо, всем-то вагоном обогреем как-нибудь, — стал отговаривать драный мужичок.
— А мне интересно самой, — заупрямилась Саша.
— Ничего тут интересного нет. Мы ведь тянем, попросту говоря, воруем дровишки где придется. А тебе это не к лицу: ты здесь — гостья.
— А вам к лицу? — вгорячах выпалила Саша.
— Мы привычные, отпетые. Нам, когда и по шее дадут, вроде не больно, не стыдно.
Саша осталась в вагоне. Мужичок и еще кое-кто ушли. Наконец дров натащили столько, что больше и положить некуда. Печку накалили докрасна.
А «кукушка» все переталкивала вагоны с места на место. Одни загружали, другие разгружали. Порой казалось, что поехали, но, отъехав, возвращались обратно.
Катерина Павловна и Саша, утомленные долгой дорогой и разморенные жаром печурки, заснули. Когда резкий толчок разбудил их, Саша спросила мужичка:
— Далеко уехали?
— Уже в Хибинах. Глянь-ка! — ответил он.
Саша выглянула в полуоткрытую дверь. Теплушка стояла перед станцией Кандалакша.
— Мама, мамочка, мы уже перепереехали Хибины, — сказала Саша и скорчила преуморительную рожицу.
— Не зубоскаль, — шепнула мать, догадавшаяся, что Саша пересмеивает начальника станции.
— А я, знаешь ли, превеликолепно переспала.
Несколько часов поезд и не шел и не стоял, железнодорожники говорили важно «формировался», а пассажиры пренебрежительно — «топтался».
Так начались особенности новой дороги. За первой вскоре последовала другая — вешняя вода размыла насыпь, кусок рельсового пути оказался без опоры, в висячем положении. Пассажирам пришлось самим заделывать промоину и отводить в сторону опасный поток.
На всякие такие случаи в каждом составе возили необходимые инструменты: ломы, лопаты…
Едва отъехали от промоины, поезд снова остановился и раздалась команда паровозного машиниста:
— Выходи-и!
Бывалые люди без всякого недоумения выскочили из вагонов. Впереди большой участок пути неравномерно осел в болотистую трясину. Тут состав двигался еле-еле, а пассажиры шли пешком.
И все время шел разговор о дороге. Мужичок ворчливо шепелявил:
— Кругом мокрядь, холод, голод, цинга. Я вот привез сюда полон рот зубов, а теперь и половины не осталось.
Над ним подтрунивали:
— Не ел бы их. Не маленький, чай, знаешь, что зубы даются два раза, в третий не растут. А ты слопал. Вот теперь и страдай за свою жадность.
— Не я слопал, цинга высадила. И что за езда здесь: хлеб на всю путь бери из дому, одежу и обужу бери всякую — кругом не зима, не лето, даже дрова вози свойские. Будь она проклята, эта дорога! — Мужичок поворачивался ко всем и спрашивал: — Верно говорю?
Были такие, кто соглашался:
— Верно. Не дорога, а гроб без музыки. Потонуть бы ей в трясине!
Но гораздо больше было таких, кто желал дороге скорейшего окончания, доброй службы.
— Не торопись проклинать! — внушал мужичку солдат-конвоир. — Дорога-то не для одного тебя строится, а для всего народа, для победы над врагом. Да и тебе, злыдню, может пригодиться.
— Зачем? — удивился мужичок.
— Уезжать домой, уносить свой животишко.
— Я уплыву с пароходом.
— А если смертушка стукнется к тебе в зимнюю, в мерзлую пору. Не думал об этом? Узко думаешь. Надо думать пошире своей бороденки. — Бороденка у мужичка была реденькая и узенькая, вроде коровьего хвоста. — Вон камарады и те желают добра этой дороге. — И солдат обратился к военнопленным: — Дорога — хорошо?