Можно было подумать, что она жалеет брата, и можно так: за отцовским добром не тяни руки, ничего не получишь.
Пришел Оська, положил возле Моти еще двух убитых куропаток. Он встретил Коляна тоже без удивления, без радости, сразу же после «здравствуй» сказал:
— А колдун похоронил тебя. И твой отец Фома отдал мне тупу, оленей…
— Мой отец Фома умер, — перебила Оську Мотя. — А Колян пасет стадо Максима.
— Где сам Максим? — спросил Оська.
— Остался на железной дороге.
— Умрет — олени твои будут. А тупу займешь отцовскую. У меня есть своя.
Колян ничего не сказал на это. Мотя и Оська решили, что дележ закончен полюбовно, и стали добрей. Оська подарил Коляну двух куропаток, а Мотя — большую щуку.
И расстались брат с сестрой так, будто уходил он всего лишь в соседний лес за вязанкой дров.
— Я пошел, — сказал он.
— Ладно, иди, — отозвалась она. И все. Не спросила, куда едет, кого везет, когда вернется домой, не постояла, глядя вслед, не помахала рукой, а продолжала возню у котла.
Провожали только Оськины собаки. Отойдя немного, Колян выбросил куропаток и щуку и проворчал:
— От жадных собак получены, пусть и едят их собаки.
Так и случилось: все выброшенное тотчас сожрали Оськины собаки.
…От встречи Коляна с Мотей у Ксандры сжалось сердце, подкатили слезы, и все померкло, будто огромная, во все небо, туча нахлобучила землю. Не манили горные дали, не занимали взлетавшие постоянно куропатки, не заботило, куда ступить. Держась за веревку, она волочилась как придется, точно мертвый груз.
Все сердце, все думы занимал Колян. Какой же он несчастный, одинокий! Отец и мать умерли. Сестра и зять ограбили. Что сказать ему? Чем утешить? Понимает ли он свое горе? Все хлопочет, суетится, бережет всех: нас, оленей, собак. Даже поет. Что это — рабская покорность, услужливость, тупость или большая душа?
— Коля-а-н! Коля-ан! Иди ко мне! Беги скорей! — позвала Ксандра, потом крепко взяла его за руку и продолжала идти, не выпуская.
Он удивился:
— Что случилось?
Так, за руку, она шла с ним в первый раз.
— Слава богу, ничего! Я уже боюсь всяких случаев. Тебе плохо идти, неудобно?
— Хорошо, лучше не надо.
Встревоженно поглядывает Колян на Ксандру: что нужно ей, зачем звала? Не затем же, чтобы идти с ним за руку. И думать смешно об этом. Она внимательно следит за его взглядом, он кажется ей таким, как у лопарской собаки, — всегда настороженный, всегда ждущий приказа, всегда полный готовности служить.
— Не гляди на меня так! — говорит она, передернув плечами от внутренней дрожи. — Вообще так не гляди!
— Как?
— По-собачьи. Нечего тебе заглядывать всем в глаза да угадывать, что мельтешит там. Это собачье дело.
— Но ты звала. Зачем?
— Дать руку. Знай, что у тебя есть друг, верный друг!
— Спасибо! — Колян крепко жмет ей руку. — Когда есть друг — хорошо. Но когда друг не идет сам, а кричит: «Колян, беги ко мне, я хочу пожать тебе руку», — это тоже собачье дело.
На миг Ксандра с Коляном испытали одинаковое чувство обиды. «Ах, вон ты какая! Я готов для тебя сделать все, а ты: гляжу не так, по-собачьи». «Ах, вон ты какой! Я к тебе всем сердцем, а ты: позвала не так, по-собачьи». Их руки дрогнули и чуть-чуть не разъединились.
Но в следующий момент оба испугались: он — того, что может потерять своего единственного друга, она — того, что нанесет Коляну новую обиду, сделает его окончательно одиноким. «Отец и мать умерли, сестра ограбила, я оттолкнула. Чем я лучше их? Куда идти человеку?!»
Руки несмело, помаленьку снова сжались. Но отчуждение осталось. Колян старался не глядеть на Ксандру: поглядишь, да не так. И она решила молчать с ним: скажешь, да не понравится.
Ох и самолюбив же человек! Наконец, Катерина Павловна заметила, что молчание тянется подозрительно долго, и спросила:
— Устали? Поссорились? Если устали, давайте отдохнем! А поссорились — помиримся!
Ребятишки мялись, глядели исподлобья.
— Понимаю, понимаю: никто не хочет начинать. А вы сразу, оба. Ну, давайте руки! — Тут Катерина Павловна заметила, что они идут рука в руке, и засмеялась: — Руки-то умнее вас, глупые вы головы. Руки-то уже помирились.
Всем стало легко, как прежде.
Потом Ксандра и Колян сделали из этой размолвки забаву: поглядит он на нее и спросит, правильно ли поглядел; кликнет она его и тоже спросит, достаточно ли уважительно кликнула. И оба рассмеются. А под этой забавой и смехом скрывалась постоянная глубокая забота стать лучше, не обидеть чем-либо друг друга.