— Я понимаю. Хорошо тут у вас на лоне природы. Зелени масса. Зелень любите?
— То есть? — прищурился Лапов.
— Я говорю: красивая вещь — зелень. Особливо ежели хрустит.
— Что вы все — хрустит да хрустит. Не люблю я зелени вашей. Что в ней! Одно легкомыслие.
— Да ведь я тихо, смирно устрою свои делишки с домишком, да и тово… Не подведу!
— При чем тут подведение. Слава Богу, не маленькие мы с вами.
— Когда зелень, то дышится хорошо. Ей-Богу.
— Кому как, господин Огрызко. Четыре дня я, конечно, могу и не знать, что вы приехали, но на пятый…
— Как можно не любить природы! — лирически прошептал Огрызко. — Люди, которые не любят зелени, все-таки должны любить ясное синее небо, любить ту синеву, которая…
— Хрустит? — иронически усмехнулся урядник Лапов.
— Бывает, что и хрустит. Подумайте! Когда глаз тонет в этой беспредельной синеве.
— Уж вы скажете тоже — беспредельная! В этакой- то чепухе да беспредельность… Эх, господин Огрызко!
— Что такое?
— Как говорится: в шесть дней сотворите все дела свои, в седьмой же — повезу я вас к исправнику, да и…
Студент с нетерпением перебил:
— Удивительный вы человек, право. Я вижу, вы без исправника дышать не можете! Кому он нужен? Вам — нет! Мне? Тем более. Слушайте, господин Лапов: не в исправнике истина, а в природе. В слиянии с нею! Поняли? Скажем, синева ясного неба оставляет вас равнодушным. Но Боже ты мой! Чье сердце не дрогнет при виде красного пылающего заката, того заката, который разлился громадной полосой, охватив чуть не полнеба…
— Полнеба? — скептически усмехнулся урядник. — Где же это полнеба? Которые? Я, конечно, не говорю… к исправнику можно и не ездить: у него дела — зачем же мы будем отнимать у него время, не правда ли?
— Золотые слова!
— Ну вот. Однако больше недели жить вам здесь никак нельзя. Вы только то сообразите…
Лапов был, очевидно, прижимистым человеком, но и Огрызко сдавал свои позиции с большим упорством и борьбой.
— Ни-ни. Меньше, чем в две недели, не управлюсь.
Лапов обиженно усмехнулся.
— Две недели! А вы давеча о каких-то канарейках говорили…
— Не понимаю я вас, — возбужденно вскричал бывший студент. — Ни птиц вы не любите, ни зелени, ни неба, ни заката. Что же, что в этом мире привлекает ваше сухое прозаическое сердце?
— Что? Вы дождик любите?
— И не подумаю его любить.
— Ну, вот и я тоже. Промокнешь до костей — что толку! Зато после дождя, когда выглянет эт-то радуга, да заиграет эт-то она…
— Редкая вещь радуга, — сухо сказал Огрызко. — Да и не к сезону она. Нет, радуга — это штука невозможная.
— Не признаете? А красивая вещь. Тут тебе и желтое, и красное, и синее, и зеленое — все чего хочешь. Под такой радугой и живется особенно. Хоть две, хоть три недели живи — одно тебе удовольствие.
Студент решительно встал и сказал еще решительнее:
— Нумизматикой интересуетесь?
— Не понимаю вас.
— Старинные деньги любите?
— А… что?
— Да есть у меня тут старинная бумажка. 25 рублей. Еще 1911 года. Вы подумайте, а! Редкость. На любителя вещь. Одна только и есть. Больше ни за какие деньги нельзя достать.
— Серьезно!
— Честное слово!
— Ну, что уж с вами делать. Дома как нашли — все в полном здоровье?
— Мать немного прихварывает, — сказал Огрызко, берясь за фуражку.
— Годы такие. Кланяйтесь ей.
— Поклонюсь.
— Братишка здоров?
— Что ему сделается?
— Положим. Долго думаете у нас прожить?
— Да как с делами управлюсь.
— Ох, эти дела.
— И не говорите.
Огрызко, весело посвистывая, вышел от урядника, а урядник с видом записного нумизмата сложил вчетверо двадцатипятирублевку и сунул ее в громадный засаленный кошелек.
«Краснолапые»
Мне неловко говорить азбучные истины, но это нужно.
Родственником просто человек не может быть. Он должен быть чьим-нибудь родственником.
Если по улице идет человек и вам указывают на него:
— Вот идет родственник, — то, вполне понятно, вы спросите:
— Чей родственник?
Вероятно, нет на земле человека, который был бы сам по себе. Обязательно он чей-нибудь родственник.
Это не профессия, не занятие, но все мы в большей или меньшей степени заражены этим.
И, однако, в институте родственников есть много оттенков и градаций.
Заметьте: чем человек ничтожнее, тем его чаще называют родственником.
Если бы вы в свое время впервые увидели А. С. Пушкина и осведомились у своего знакомого: «Кто это такой?» — вряд ли бы знакомый ответил: