Я весь охвачен чувством странным,
Но кто поэта укорит,
Что под его нарядом бранным
Сегодня сердце говорит?
Я завтра вновь нахмурю брови
И к боевым вернусь трудам,
В рядах творцов великой нови
Жизнь – до последней капли крови
Тебе, о Родина, отдам!
Художник, боец, друг*
Художник удивительной судьбы,
Боец несокрушимейшей удачи,
Друг класса, сбившего дворянские гербы,
И буревестник классовой борьбы…
Дать верный лик его – труднее нет задачи.
Отдавший жизнь свою великой цели, он,
Чей путь был боевым и мудро-человечным,
Войдет в советский пантеон
Художником, бойцом и нашим другом вечным!
Фашизм – это война*
Штыком пронзенный «голубь мира» –
Фашистских планов первый акт,
Картина эта не сатира,
А надвигающийся факт.
Мы видим пред собой воочью,
Кто мир пытается взорвать,
О планах чьих и днем и ночью
Нам невозможно забывать.
Крепя свой фронт стальной всечасно,
Мы говорим об этом ясно,
Чтоб враг, оскаливший свой клык,
Заране знал бы, как опасно
Эмблему мира брать на штык.
Пощады нет!*
Вот все они, как щуки на мели,
Как мухи, влипнувшие в тесто.
Они подлейшую политику вели
И наконец-то обрели
За подлости свои заслуженное место.
Ужели друга нет у них ни одного?
Ужели жалости к ним нет ни у кого?
Есть друг: у Гиммлера сегодня в сердце ранка[14],
И жалости полна фашистская охранка!
Фашисты… Гиммлер… Каково?!
Невероятное вдруг стало явным фактом,
Запротоколенным, судебно-четким актом:
Изменники родной Советской стороны,
Псевдопартийные предатели, лгуны,
Всех вражеских контор усердные клиенты,
Подпольные враги, фашистские агенты,
Убийцы Кирова…
Вот Киров кем убит!
Вот где застрельщики ужаснейшего дела!
Пусть вся страна, пусть вождь, пусть партия скорбит
Средь флагов траурных у дорогого тела
Сраженного бойца – лихие эти псы
Вот в эти самые прощальные часы,
Когда мы почести герою отдавали,
Они, смеясь в кулак и хмыкая в усы,
За нашею спиной преступно ликовали
Иль, может быть, тайком собравшись в свой притон,
Среди закусок и бутылок,
Надеясь на стенной бетон,
Смеялися: «Ха-ха, а ловко это он
Угробил Кирова!» – «В затылок!»
«Звук выстрела, короткий стон
И – крышка!»
«Пей, Левка, за успех»! – «За наше дело, Гришка!»
«За первый, „кировский“, бутон.
День будет для меня и светел и хрустален,
Когда разоблачать уж нас не сможет Сталин».
На Сталина убийц вели!
Не удалось дойти к нему бандитским рожам.
Мы Сталина уберегли.
Не уберечь его – не можем!
Мы бережем его, как голову свою,
Как сердце собственное наше!
Поймали мы змею, и не одну змею.
Зиновьев! Каменев! На первую скамью!
Вам первым честь – припасть губами к смертной чаше!
Нет больше веры вам. Для нас уж вы мертвы.
Убивши Кирова, кого убили вы?
Иль Киров был не пролетарий?
Иль большевик он не был боевой?
Иль не был он оратор огневой,
Громивший всех ползучих тварей,
Линючих тварей, облик свой
Менявших чуть не ежедневно?
Не он ли пламенно и гневно,
Рисуя гнусность ваших дел,
Предрек вам нынешний удел,
Удел неслыханно-позорный?
Где Троцкий? Без него ваш ядовито-сорный,
Ваш обреченный куст
Не полон, пуст, –
Но пролетарский гнев презренного Иуду
Настигнет всюду,
Тот гнев, который, – если б вас
На площадь выпустить кто выдал полномочья –
Вас всех до одного в единый миг, не в час,
В мельчайшие разнес бы клочья!!