Видит Катя: больной, стали руки дрожать.
Вечеринка окончилась. Катя с подружками
По обряду пошла жениха провожать.
Ну, а много ль дороги?
Жили рядом они, через дом – через два.
Сердце Кати щемит от неясной тревоги,
Но со смехом она произносит слова:
«Этак, девушки, рано мы спать приохотимся.
Мы не сразу домой жениха поведем,
До конца мы по улице нашей дойдем,
По Еланской воротимся».
Мысль о том у самой:
Голова у Данилки с чего-то кружится,
Пусть на улице он просвежится,
Перед тем как ему возвращаться домой.
А подружки довольны, того только ждали.
«Впрямь, – вскричали, – жених-то едва ли
Не живет у невесты в дому!
Мы по-доброму вовсе еще не певали
Провожальную песню ему».
Голоса на морозе разливисты, гулки.
Кстати ветер утих. Падал редкий снежок.
Все пошли. Самый час для разгулки.
Впереди шел с невестой жених, мил-дружок,
А веселой гурьбою за ними
Шли подружки невесты с парнями своими.
Поначалу хи-хи да ха-ха.
Насмеявшися, девушки в честь жениха
Загорланили песню свою провожальную,
Уж такую печальную,
По покойнику чисто, ну, подлинно, вой.
Катя видит – неладно все это,
Причитанье какое запето, –
Без того ведь Данилка с больной головой,
Невеселый, все думушки где-то,
Так уж Катя его стала всяк тормошить,
Все, что было, тащила из памятной сумки,
Все слова, чтоб его поразвлечь, рассмешить,
На другие свернуть, на веселые, думки.
В разговор он вошел, будто стал отмерзать,
Стал хорошее слово на слово низать,
Отвечать стал на ласку такою же лаской,
Но – с какой-то сторожкой опаской,
Будто лишнее слово боялся сказать, –
Под конец мыслью снова какой-то ужалился
И опять запечалился.
А подружки Катюшины тою порой
Завели уже песню на новый настрой,
Был настрой этот шибко заборист и весел.
После шутки пошли, суетня,
Беготня.
Но Данилушка голову грустно побесил,
Сам он тут, а все мысли его где-то там…
Проводили его. Разошлись по домам.
С ним невеста. Целуй без чужого догляду!
Но Данила – что мертвый: глухой и немой.
Проводил он невесту – уже без обряду –
И вернулся домой.
Тихо-тихо домой он вернулся,
Чтоб Фомич не проснулся.
Осторожно зажег паренек
Огонек,
На середку избы обе чаши извлек
И стоит их оглядывает,
В мыслях что-то прикладывает.
Кашлем стало тут бить Фомича,
Надрывается прямо. Что с мастером сталося?
От здоровья его ничего не осталося,
Надломили и старость и хворь силача.
Пред Данилой ученье его промелькнуло:
Приобрел он отца в человеке чужом.
Точно по сердцу острым ножом,
Этим кашлем его резануло.
Крепко жаль старика. Век бы с ним вековать.
Тот откашлялся, сразу к Даниле с вопросом:
«Ты с чего это в чаши уткнулся так носом?»
«Да гляжу, не пора ли сдавать».
«И сдавай… ках-ках-ках!.. И прекрасно…
Мастера все признали: готовы давно.
Занимают… ках-ках!.. Только место напрасно…
Лучше сделать нельзя все равно».
Рад Фомич: образумился, дескать, чудила.
С тем заснул, чтобы встать на работу чуть свет.
Вслед за ним тож прилег и Данила.
Только сна ему нет.
Поворочался он. Все не спится.
Встал, зажег огонек, подошел к Фомичу.
Фомичу что-то снится.
Парень тяжко вздохнул: «Бот как я отплачу
За добро за его. Без меня он зачахнет».
На дурманную чашу потом поглядел,
Взял балодку, в руках повертел
Да по чаше по этой как трахнет,
Только схрупало. Чаши другой
– На господский чертеж дорогой –
Он не тронул, а только отбросил балодку,
Подошел к этой чаше и плюнул в середку.
А потом, в чем он был, в том стрелою на двор!..