1
За сретеньем через неделю
Сын у Лукерьи родился.
Мать просияла сразу вся.
Была пьяна она без хмелю.
Сказал ей как-то муж, Егор:
«Ты до каких же это пор
Все подносить мне будешь дочек?»
И вот другой уж разговор –
Муж вышел весело во двор
И крикнул свекру: «Тять! Сыночек!»
У свекра, дедушки Луки,
Тепло по телу до онучек,
Во рту запрыгали пеньки, –
Детишек любят старики.
Лука обрадовался: «Внучек!»
Что дальше? Поп и кумовья.
«Чей?» – справясь кратко о младенце,
Сгреб деловито поп Илья
Полтину, хлеб и полотенце –
Дар для духовного отца.
«Ну, как же нам наречь мальца,
Чтоб не висело имя гирей?..
Февраль… Десятое число…
Кто в святцах значится?.. Порфирий!»
Порфирию не повезло:
Кум от Порфирия отрекся.
«Хар-лам-пий…»
И Харлампий спекся:
Был забракован он кумой.
Как наиболее удобный,
Был признан Прохор преподобный.
Вернулись крестные домой.
Стряхнув с себя в сенях порошу
(Ведь дело было-то зимой),
В избушке матери самой,
Лукерье то-бишь, сдали ношу:
«Вот принимай сыночка, Прошу!»
Так в книгу жизни без чинов
(Не в них крестьянская основа)
Был вписан Прохор Иванов,
Сынок Егора Иванова
И внучек дедушки Луки.
«Ну, дедка, водку волоки!»
Стол застучал веселым стуком.
Обсели водку мужики.
Закуски всей – капуста с луком.
«Егор, с сынком!»
«Хрен старый, с внуком!»
«Пошли господь ему деньки
Покраше наших!»
«Дай-то, боже!»
«Егор, за Прошку по второй!»
«Лукерья, что ж ты? Выпей тоже!
Сынок-то выдался – геро-о-ой!»
В год первый нынешнего века
(Для хронологии строка)
Так жизнь встречала человека,
Точней – мужицкого сынка.
Согласно прежним родословным
Был человеком он условным
Иль, выражаясь языком,
У всех господ тогда обычным,
В мальцах звался он тем «щенком»,
Что, взросши, станет горемычным,
Забитым «серым мужиком».
Итак, в деревне Камышевой,
Включенной в Жиздринский уезд,
Прилиты водкою дешевой
Рожденье Прошино и крест.
Над этой важной пьяной вехой
Качать ли скорбно головой?
Хмель был единственной утехой
Крестьянской жизни горевой.
Все нахлесталися, понятно.
В избушке стало неопрятно.
Под стол – сказать им не в укор –
Свалился дед, за ним – Егор.
Кума и кум – она «под мухой»,
Он распьяным-пьяным-пьяно,
Икая на версту сивухой,
Поволоклись домой давно.
Уж ночь зловещею старухой
Глядела в мутное окно.
Раскинув тонкие ручонки,
Сморив себя в дневной возне,
На печке спали две девчонки
И братца видели во сне.
Лукерья – кто ж ее осудит!
Порыв такой незаглушим –
Гадала: «Сын!.. Какой он будет,
Когда он вырастет большим?»
Воспеты русские просторы,
Но в них тонул… крестьянский вой.
Есть деревушка под Москвой
Со старой кличкою – Раздоры.
Не кличка это, а печать,
Клеймо враждебности отпетой.
Могли б мы прежде кличкой этой
Все деревушки величать.
Раздоры, вечные раздоры,
Неумолкаемые споры
Из-за лоскутных дележей,
Картины мрачные разлада
Старосемейного уклада,
Когда у братьев, жен, мужей,
Отцов, детей мозги мутило
И при разделах доходило
До потасовок и ножей.
Брат старший разорял меньшого,
Меньшой – палил его дотла.
Как все деревни, Камышева
Полна раздорами была.
Егор недавно был солдатом.
Вернувшись, не был принят братом.
Кондрат Егора отделил,
А заодно – без долгой речи –
Как добрый сын, еще свалил
Отца, Луку, ему на плечи.
Лишь в глупых выдумках слыла
Деревня дружной и единой.
Егор с Кондратом пуповиной
Был связан кровной, родила
Их мать одна. (Звалась Ариной.)
И что же? Ненависть была
Взаимно-братская – звериной.
Двух братьев трудно примирить.
Что ж про соседей говорить!
Людскому верить разговору –
Судьба гадает без разбору:
Кому плетет из роз венки,
Кому дает всю жизнь пинки.
Тот под гору, а этот в гору
Пошли у деда, у Луки,
Его родимые сынки.
Не повезло ни в чем Егору,
И тут не так и там не в пору.
Егор валился в бедняки.
Судьба Кондрату ворожила:
Он – лютый выжига и жила –
Тянулся явно в кулаки.
К Егору в гости на крестины
Он не пришел и не был зван.
А дома лаялся: «Болван!
Всей пахоты полдесятины,
Ни справы нет, ни животины,
А он туда ж – плодить детей.
Лукерья тоже, словно кошка,
Рожать готова дважды в год.
Богатство в дом: сы-ниш-ка! Прош-ка!
Для дураков и то приплод!»
2
Я часть подробностей отброшу,
Не стану ими донимать.
Совместно маленького Прошу
Растили – дед, отец и мать.
Растили. Как тогда растили
По деревушкам детвору?
От груди на землю спустили,
Ребенок ползал по двору,
Потом он на ноги поднялся
И, в рубашонке до пупа,
За Жучкой по двору гонялся,
Потом – на улицу тропа.
Учила улица – не книжка –
Уму и крепкому словцу.
Лет в десять был уже парнишка
Во всем помощником отцу,
Прел на скамейке сельской школы
И, разобравшись в букваре,
Читал священные глаголы
В евангелье и псалтыре.
Слеглась в мозгу его окрошка
Из бела, ангелов, чертей,
Царя, царицы, их детей.
Сам поп сказал однажды: «Прошка
В деревне первый грамотей».
Скажу – хотя б скороговоркой, –
Что жизнь былая вдоль и вкось
Была покрыта черствой коркой,
Проплесневевшею насквозь
До затхло пахнущего чрева.
Но в «пятом» доблестном году
Вся корка – барам на беду –
Ломаться стала от нагрева.
Я эту речь к тому веду,
Что над деревней корка тоже
Большие трещины дала:
Мужик стал вдумчивей и строже
Вникать в российские дела,
Не затыкал ушей уж плотно,
Ловил рабочую молву
И вез из города охотно,
Хоть было страшно и щекотно,
Уже не сказку про Бову.
Был рад он книжечке хорошей
О светлой жизни, о земле,
О мироедской кабале.
Такая книжка перед Прошей
Раз оказалась на столе.
Что получилось в результате?
Забыв свои тринадцать лет,
Сынок безграмотному тяте
Стал разъяснять в убогой хате,
В чем корень всех крестьянских бед,
Сказавши правду, не навет,
О дяде собственном, Кондрате,
Что он кулак и мироед.
Через неделю до Кондрата
Дошел про книжечку слушок.
Кондрат, взъярившись до кишок,
Охрипнув от густого мата,
Грозился «Прошке-сморкачу»:
«Ужо его я, супостата,
Мне подвернется, проучу!»
И до того вошел в горячку,
Такую волю дал нутру,
Что в кровь избил свою батрачку,
Аксинью, Прошину сестру.
Другая Прошина сестрица –
Не от добра, как говорится, –
Тож не росла в родном тепле,
Батрача где-то на селе.
Все шло в деревне, как обычно:
Бедняк мотался горемычно,
А мироед и живоглот
Себе наращивал живот;
Те, у кого водился скот,
Спешили запастись кормами;
Встал урожай пред закромами
Стогами свежими, и вот –
В разгар уборочных работ –
Грозой, военными громами
Взгремел «четырнадцатый год».
Не так уж солнышко сияло,
Не так синели небеса;
Не так зарей кроваво-алой
На травы падала роса;
Не так над кровлями избушек
Вилися белые дымки.
На царский фронт, под жерла пушек
Пошли неволей мужики.
Егор… Не долги были сборы:
Война, как коршун, сразу – хвать!
Пошел Егор, как все Егоры,
За что-то с кем-то воевать.
Остался Проша с дедом, с маткой.
Ей – с поседевшей головой,
Склоненной часто пред лампадкой, –
Пришлось не долго быть солдаткой:
Письмо из части войсковой
Ее сразило вестью краткой.
Лукерья сделалась вдовой.
Старик Лука походкой шаткой
Ходил, бродил едва живой
И вскоре помер. Дома, в поле,
Стараясь матери помочь,
Мужая с каждым днем все боле,
Работал Проша день и ночь.
Писать о том, что было дальше –
Писать о том, что знают все:
Воз вековой российской фальши
Шел на последнем колесе.
Еще ухаб, и возу – крышка,
Воз развалился. Дело – пас!
Не спас царя Распутин Гришка,
Буржуев Керенский не спас:
Им красных стрелок передвижка
Обозначала смертный час.
Пришел Октябрь. В Стране Советов
Громами Ленинских декретов
Заговорил рабочий класс.