Ума фашистского пучины
Полны отчаянных идей
Насчет мороченья людей.
Не для иной какой причины
В Берлин был вызван чудодей,
Американский доктор, Хэй,
Иль «доктор голода» по кличке.
Труд у него ученый есть,
В котором бой он дал привычке,
Дурной привычке, «сытно есть»:
«Еда! Какие предрассудки!
Еда страшнее всех зараз!
Есть можно раз, не больше, в сутки,
А лучше – в двое суток раз, –
Во избежанье несваренья
И растяжения кишок
Есть исключительно коренья
И подзаборный лопушок».
Что я пишу вам правду-матку,
Даю вам точную цитатку:
Сущность режима, предписываемого Хэем, весьма проста: надо питаться только один раз в день, и притом не каждый день. Надо есть лишь вечером очень легкий обед и лишь в том случае, если чувствуешь сильный голод. В Лондоне, по пути в Берлин, Хэй заявил журналистам: – Я еду по личному приглашению фюрера. Гитлер хочет, чтобы я изучил внимательно здоровый питательный режим для средних и низших слоев населения применительно к германским условиям. Цель, преследуемая мной, формулируется в следующих словах: «Рациональное питание путем недостаточного питания». Применяйте этот режим к бедным, плохо питаемым детям, и вы увидите, какие они вырастут здоровые и счастливые.
Вот где «режимчик»! Благодать?
Кто мог режим такой создать?
Головорезы? Юмористы?
Доуправлялися фашисты:
Сидят, как раки на мели.
Вот до чего авантюристы
Народ немецкий довели.
Народ культурности великой,
Народ упорного труда,
Бездарною фашистской кликой
Куда приведен он? Куда?
С антикультурною основой
Он – под фашистским сапогом,
Под гнетом власти безголовой,
Его судьбой играть готовой –
Стал человечеству врагом,
Стал надвигающейся, новой
Всемирной бойни очагом, –
Он, в чьих руках и плуг и молот
Обогатить могли страну,
Он обрекается на голод
И на кровавую войну:
Он будет брошен в гул походный,
Как зверь свирепый и голодный,
Коль сам мозолистой рукой
Врагов не бросит в ящик сорный!
Хэй! «Доктор голода»! Какой
Символ насмешливо-позорный!
Как он составился хитро!
«Хэйль Гитлер!» – Это уж старо.
Теперь фашизм в другом привете
Себя покажет в полном свете.
Фашизма сущность в нем дана:
«Хей! – Гитлер!»
Голод и война!
А такие типы есть!*
На редактора-тетерю
Взглянешь – как его забыть!
Вот гляжу и сам не верю,
Что такие могут быть.
Он, как муха из опары,
Лезет, вырезки гребя.
Ничего, напялив фары
Из очков (четыре пары!),
Он не видит вкруг себя.
Вкруг него живая сказка,
Жизнь кипит, бурлит, гудит,
Но очкастая двуглазка
Только в вырезки глядит.
Что там жизненная сказка,
Гул заводов и полей!
У него своя закваска:
Лишь газет была бы связка,
Были б ножницы да клей!
Прет он текст неутомимо
Из газет, календарей.
Жизнь проходит мимо, мимо
Запертых его дверей.
Попрошайкою безвестной
Постучаться в дверь боясь,
Умирает с жизнью местной
Органическая связь.
О работе ли похвальной,
О работе ли провальной,
Что цветет и что гниет
Рядом – в близости квартальной, –
Из газеты из центральной
Лжередактор узнает.
Больше вырезкой одною,
Вот и все. И ту – в петит!
К местной жизни став спиною,
Под газетной пеленою
Он воды не замутит.
Что! Отчет о местной…«Херю!
В наши дебри неча лезть».
Вот пишу и сам не верю…
А такие типы есть!
1937
Стальная крепость*
процессу «параллельного» антисоветского троцкистского центра
Звенит трамвай. Гудят автомобили.
Москва – в рабочем подвиге своем,
Он радостен, его мы полюбили,
В нем наша жизнь, в нем наших сил подъем,
В нем героизм, на свете небывалый,
Взметнувший к небу флаг кремлевский алый.
Рать дворников – у каждого двора –
Сгребает снег, заткнув за пояс полы.
Снует народ по улицам с утра,
Отцы к делам спешат, а детвора
Всех возрастов стремится в школы.
Еще зима, мороз. Деревья голы.
Но дни длинней. Весенняя пора
Не за горой – для нас, для миллионов
Живых людей, сынов и дочерей
Великой родины своей,
Но не для тех предателей, шпионов,
Уж не людей, а бешеных зверей,
О чьих делах взволнованно и гневно
Читаем мы в газетах ежедневно.
Народный суд своим лучом
Нам осветил такие злодеянья,
Такие вскрыл преступные дела,
Что смерть сама, как мера воздаянья,
На этот раз уж кажется мала!
Но кара есть страшней: перед потомством
Всплывать среди презреннейших имен
Изменников, чей облик заклеймен
Чудовищным, подлейшим вероломством'
Троцкистским ядом брызжущие псы.
Не веря в мощь рабочей диктатуры,
Не видя героической красы
Ее могуче-творческой культуры,
Пыталися, презренные гнусы,
При помощи японской и немецкой
Определить последние часы
Страны советской!
Последние часы пришли – для них:
Они в лихом угаре просчитались
Как в силах собственных своих,
Так в силах тех, с кем сообща пытались
Поджечь, взорвать наш всесоветский дом.
Они теперь стоят перед судом.
Наш приговор услышат эти звери.
По их делам им судьи воздадут.
В последний раз за ними хлопнут двери.
Их уведут.
Мы ж на постах своих, больших и малых,
Крепя стальную мощь родной страны,
Для подвигов, на свете небывалых,
Все силы отдадим, что нам даны.
А силы наши – нет им точной меры!
Герои шахт, герои – стратосферы,
Герои красных воинских рядов,
Готовые с оружьем всех родов,
Не дрогнувши ни пред какою кликой,
Встать на защиту родины великой.
Родимых сел и городов, –
Герои все искусства и науки,
Герои фабрик и полей.
Все, головы чьи заняты и руки
Работой не для вражьих прибылей
Какого-то фон Дрэкка иль За-дсу-ки,
Различных лишь рисунком вензелей,
Мы знаем, ставя творческие вехи:
Из темных нор, из потайных щелей
Ползут враги, чтоб ставить нам помехи, –
Их вылазки тем злей и тем подлей,
Чем явственней у нас растут успехи!
Успехи ж наши таковы,
Что только для фашистской головы
– По тупости ее, по узколобью –
Не ясно то, что умным не в секрет:
Сколь ни велик был вражий тайный вред
В Донбассе ли, в Сибири ли за Обью,
Но этот вред в гигантский разворот
Всего того, что создал наш народ,
Вошел вредительскою дробью,
Чувствительным, но исправимым злом,
А не решающим числом.