Старичка про цветок стал Данила выспрашивать.
Тот сказал: «Сам цветка я не видел, сынок,
А не видевши, что же враньем-то раскрашивать?
Расцветает он, людям бедою грозя:
Повидать его нашему брату нельзя,
Сколько б ни было к этому жажды, –
Кто случайно хотя бы однажды
На цветок этот глаз устремил,
Белый свет ему больше не мил.
„Я, – Данила сказал, – ничего б не страшился,
На цветок поглядеть бы решился“.
Он не думал о счастье тогда ни о чьем,
Позабыл, что сидит он с невестой-девицей.
Трепыхнулася Катя подстреленной птицей,
У бедняжечки хлынули слезы ручьем:
„Ах, Данилушка, этим себя ль ты измучил?
Белый свет тебе ровно наскучил?“
Тут другие смекнули: с такой болтовни
Получилась неважная вовсе беседушка.
Старика поднимать стали на смех они:
„Из ума выживаешь ты явственно, дедушка.
Лучшей сказки не мог ты найти.
Парня зря только этим сбиваешь с пути“.
„Что?! – Старик по столу кулаком даже стукнул. –
В камне, правда, не смыслим мы все ни черта!
А в цветке том показана вся красота“.
Мастера снова смехом: „Ты, дедушка, клюкнул.
Нет такого цветка да в такой-то красе“.
„Есть такой, провалитесь вы все!“
Вот не стало гостей. Но Даниле не спится.
А вздремнет – разговор недоконченный снится.
Паренек загрустил,
Снова в лес зачастил,
С дурман-чашею возится снова,
А про свадьбу ни слова.
Стал Фомич уж его понуждать:
„Что ты девушку зря покрываешь позором?
Сколь лет ей в невестах томиться да ждать?
Смотниц мало ль? Начнут пересмеивать хором“.
У Данилы на это все те же слова:
Мне придумать… да камень найти бы сперва».
Ни себя не жалея, ни доброй одежки,
Он повадился бегать на медный рудник
На Гумёшки,
Все там камня искал – сам себе проводник,
Он в забои забытые всеми проник,
Иль искал наверху, камень трогая каждый.
Оглядев очень пристально камень однажды
И увидя, что камень не стоит хлопот,
Он сказал: «Нет, не тот!»
Вдруг он слышит в ответ, хоть души ни единой
Не виднелось кругом:
«Поищи-ко ты в месте другом…
Возле горки Змеиной».
Огляделся Данилушка. Нет никого.
Ладно. Верно, морочит кто-либо его,
Шутит. Где он запрятался, шут-то?
Место голое, спрятаться некуда будто.
Зашагал он домой. Дома ждут его щи
Да- Фомич будет охать, о Кате горюя.
Вдруг опять слышит голос: «Ты камня ищи
Возле горки Змеиной, тебе говорю я».
Оглянулся Данила: «Ну, что за обман?»
Только голос приятненький, женский, не грубенький.
Верно! Женщина… вон… чуть видна, как туман
Над рекою вечерний, голубенький.
Был туман и – не стало. «Эх-ма!..
Да неуж – то сама?
Ладно ль будет на это давать отговорку?»
И Данила пошел на Змеиную горку.
Еще засветло к ней он дойти норовит.
Недалечко она. Небольшая на вид,
А крута, и с одной стороны, как нарочно,
Кем-то срезана точно.
Получилось глядельце – не надо гадать
О богатстве подземном владельцу:
Все пласты – лучше некуда – сразу видать.
Вот подходит Данила к глядельцу,
Камень сразу приметил – с собой не унесть,
Малахитина в точку, как есть,
То, что надо как раз для Данилки:
Вроде кустика сделан природой самой,
Снизу цветом погуще, где надо – прожилки.
За лошадкой Данилка дорожкой прямой.
Камень этот быстренько привез он домой,
Показал Фомичу: «Не находочка, ну-ка?
Для меня ровно кем-то подброшена штука!
Живо сделаю. Знаешь ведь сам – не ленюсь.
А как сделаю, тут и женюсь.
Заждалась меня Катенька. Мне-то легко ли?
Не давала работа, вишь, эта мне воли.
Попытаюсь управиться с ней
Поскорей».
Свадьба, стало, совсем у дверей.
Заработал он впрямь что есть силушки-мочи.
Возле камня проводит и дни он и ночи.
А Фомич, знай, молчит,
Про себя лишь ворчит:
«Камень, правда… Редчайшую сделал находку.
Успокоится, может, как стешит охотку».
А работа Данилкина ходко идет.
Низ отделан: как есть, куст дурмана цветет,
Листья кучкой, широкие листья, дурманные,
И прожилки, и зубчики, словно чеканные.
«М-да! – Фомич говорит. – А цветочек-то твой
И взаправду – рукой хоть пощупать – живой».
Но до верху дошло – заколодило сразу.
Стебелечек был выточен – всем для показу,
Боковые листочки – на чудо взгляни! –
И на чем только держатся, право, они?
По дурману-цветку отработана чашка.
Все, одначе, не то!.. Получилась затяжка.
Не дается работа. Данилка застрял:
«Не живой стал цветок и красу потерял.
Как его оживить?!» Сна Данилка лишился.
«И с чего паренек закрутился? –
Мастера этак все про него говорят. –
Чашу может кто сделать такую? Навряд.
Чаша прямо на диво, смотреть-то отрадно,
А Данила мудрит, а ему все не ладно.
С небывалым бывалое хочет сличить.
Парня надо лечить».
Катя слушала речи, им мысленно вторя, –
Истомилась, поплакивать стала от горя.
Образумило это Данилку: «Конец!
Не подняться мне выше. Не те, видно, крылья.
Не поймать силу камня. Напрасны усилья».
Торопить стал Катюшу: «Идем под венец!»
А чего торопить? Молвил только бы слово.
Все давным уж давно у невесты готово.
Весел парень. Колечки уже заказал,
Ну, и всякую новую справу одежную.
Он про чашу – чертежную –
Ведь приказчику-то не сказал,
А тот сам набежал: «Ух, вещица какая!
Надо барину чашу немедля отвезть».
Но Данила ему: «Не довел пустяка я.
Погоди-ко маленько. Доделочка есть».
Время было осеннее. День уж не длинный.
Кто-то к слову сказал: «Скоро праздник Змеиный.
Соберутся все змеи на праздник на свой».
Услыхал то Данила, поник головой.
Про цветок он про каменный снова
Вспомнил все разговоры от слова до слова.
Если к пороху кто-то подносит фитиль,
Порох вспыхнет. Данила забился в каморку.
Думать стал: «Мне в последний разок не пойти ль
На Змеиную горку?
Может быть, мне удастся что-либо узнать».
И про камень-находку он стал вспоминать,
И про голос о горке… – «ведь был он не ложен:
Камень вроде, нарочно у горки положен!..»
И Данилка пошел. Важен первый шажок.
Уж мороз серебром темный лес разукрашивал,
Подмерзала земля, и снежок,
Первый, мягкий снежок припорашивал.
Подойдя к тому месту, где камень он брал,
Видит выемку парень. «Тут камень ломали».
Не подумал он, мыслей своих не собрал:
Кто ломал? Не сама ли?
Он зашел в этот выбой, в его глубину.
Парень – трудно найти посмелее.
«Посижу, – он решил, – отдохну.
Тут за ветром теплее».
Камень он увидал у стены серовик,
Видом весь вроде стула.
Сел на каменный стул, головою поник.
Мысли все про цветок: увидать бы на миг!
Только чувствует – осень холодная дула,
Тут же сразу крутой перелом:
Потянуло откуда-то летним теплом,
Будто рядом не камень, а зелень, лужайка.
Поднял голову парень: напротив сидит
– Как ее не признать? Все на ней – малахит! –
Медной, значит, горы чаровница-хозяйка!
Но не верит Данила глазам.
«Мне мерещится. Болен я. Чувствую сам».
Он сидит и молчит. Перед ним никого-де.
И хозяйка молчит, призадумалась вроде,
А потом говорит (Значит, все не во сне!):
«Нутко, мастер Данила, скажи-ко ты мне,
Дурман-чаша твоя чем себя отличает?»
«Чем? Не вышла!» – Данила ей так отвечает.
«Вешать голову, мастер, – в том радости нет:
Кто повесил ее, тот уже обезглавлен.
Попытай что другое, мой добрый совет.
Камень будет по мыслям твоим предоставлен».
«Нет, измаялся я. Размотал весь моток,
Сколько было, терпенья.
Все – любые! – исполню твои повеленья,
Только каменный мне покажи ты цветок.
Есть такой?»
«Ты обдумал вопрос-то?
Показать – дело просто.
Пожалеешь потом. С этим нету игры».
«Ты потом не отпустишь меня из горы?»
«Нет, бегут лишь отгула, где хилость да гнилость, –
От меня же дорога открыта вполне,
Только все возвращаются снова ко мне».
«Покажи мне цветок, сделай милость!»