1960
Соловей
Вот опять
соловей
со своей
стародавнею песнею…
Ей пора бы давно уж
на пенсию!
Да и сам соловей
инвалид…
Отчего ж –
лишь осыплет руладами –
волоса
холодок шевелит
и становятся души
крылатыми?!
Песне тысячи лет,
а нова:
будто только что
полночью сложена;
от нее
и луна,
и трава,
и деревья
стоят завороженно.
Песне тысячи лет,
а жива:
с нею вольно
и радостно дышится;
в ней
почти человечьи слова,
отпечатавшись в воздухе,
слышатся.
Те слова
о бессмертье страстей,
о блаженстве,
предельном страданию;
будто нет на земле новостей
кроме тех,
что как мир стародавние.
Вот каков
этот старый певец,
заклинающий
звездною клятвою…
Песнь утихнет –
и страсти конец,
и сердца
разбиваются надвое!
1956
К другу-стихотворцу
Я обращаюсь к стихотворцу-другу,
к его таланта пламенному плугу,
которым он, взрывая сушь суждений,
готовил почву для живых рождений –
для выдумки, для сказки, для фантазий,
для слова, за каким в карман не лазай!
Вы самый удивительный рассказчик:
мы помним все ваш «Музыкальный ящик»,
в котором вы восстановили время,
осуществив былое в близкой теме.
Зачем же вам, который время сблизил,
предпочитать живому ветру дизель?
Живые чувства – паруса людские –
переводить на штампы заводские?
Передо мной вопрос неразрешимый:
зачем вам сердце заменять машиной?
Я сам писал про соловья стального,
пока не услыхал в ночи живого,
который пел с таким великим чувством,
что никаким не воссоздать искусством!
Я верю, и при взлете индустрии
нужны нам чувства, жаркие, живые.
Мы памятуем о машинном чуде,
но все ж у нас на первом плане люди.
Кто ж спутает с машинным звук сердечный,
рискует в пафос впасть бесчеловечный!
1959
Посещение
Талантливые, добрые ребята
пришли ко мне по дружеским делам;
три – не родных, но задушевных брата,
деливших хлеб и радость пополам.
Обручены единою судьбою,
они считали общим свой успех,
но каждый быть хотел самим собою,
чтоб заслужить признание для всех!
Они расселись в креслах, словно дети,
игравшие во взрослую игру;
им было самым важным – стать на свете
собратьями великих по перу.
Дыханье, дух, душа – одно ли это?
И что же их роднит в конце концов?
Передо мной сидели три поэта,
желающих продолжить путь отцов.
Вот – Грибоедов, Тютчев, вот – Державин.
А мне? Нельзя ли Баратынским стать?..
Был этот час торжественен и славен,
оправленный в достоинство и стать…
И я, традиций убежденный неслух,
поверил, что от этих – будет толк.
Три ангела в моих сидели креслах,
оставивши в прихожей крыльев шелк.
1960
Песнь о Гарсиа Лорке
Почему ж ты, Испания,
в небо смотрела,
когда Гарсиа Лорку
увели для расстрела?
Андалузия знала
и Валенсия знала, –
что ж земля
под ногами убийц не стонала?!
Что ж вы руки скрестили
и губы вы сжали,
когда песню родную
на смерть провожали?!
Увели не к стене его,
не на площадь, –
увели, обманув,
к апельсиновой роще.
Шел он гордо,
срывая в пути апельсины
и бросая с размаху
в пруды и трясины;
те плоды
под луною
в воде золотели,
и на дно не спускались,
и тонуть не хотели.
Будто с неба срывал
и кидал он планеты, –
так всегда перед смертью
поступают поэты.
Но пруды высыхали,
и плоды увядали,
и следы от походки его
пропадали.
А жандармы сидели,
лимонад попивая
и слова его песен
про себя напевая.
1956–1958
«Вещи – для всего народа…»
Вещи – для всего народа,
строки – на размер страны,
вровень звездам небосвода,
в разворот морской волны.