И стихи должны такие
быть, чтоб взлет, а не шажки,
чтоб сказали: «Вот – стихия»,
а не просто: «Вот – стишки».
1947
Отлет
Когда за окном проносятся птицы
и ты на них смотришь в чужом краю,
как сердцу застонется, загрустится,
захочется родину видеть свою!
Вмешаться в движение птичьего флота,
в мелькающий росчерк летучих стай…
За ними, за ними! Пора для отлета
в далекий, зовущий, влекущий край.
Когда за окном проносятся птицы,
крылом перечеркивая стекло,
как хочется вместе туда торопиться,
где взору просторно и сердцу тепло!
1959
Илья
Тридцать три он года высидел,
скудно ел и бедно жил;
в рост поднялся – крышу высадил,
вширь раздался – стены сбил!
И подался к бору хмурому
на великие дела
из-под города с-под Мурома,
с Карачарова села.
Он берег коня саврасого,
дальним скоком не моря;
а с плеча копье забрасывал
через горы и моря.
И до города до стольного,
удалая голова,
он донес народа вольного
заповедные права:
Чтоб боярам не потворствовать,
не давать им всюду путь;
лжи и злобе не покорствовать,
биться с ними грудь о грудь!
Тем и любо, тем и дорого:
он не князю угождал –
он берег страну от ворога,
от татар освобождал.
Так проехал он по времени,
по стране во все концы;
у его стального стремени
встали новые бойцы.
И, как весен свежих отклики,
в честь старинного Ильи
продолжают снова подвиги
богатырские свои.
1959
Микула
Все труднее передвигаться,
все дрожливей перо в руке:
завершается навигация
и на суше и на реке.
Что еще нам готовишь, старость?
Строй годов свалить на дрова?
Поселить на сердце усталость?
Забывать заставишь слова?
Все твои лихие посулы
ты на нас поистратишь зря, –
в нашем сердце – образ Микулы,
неустанного богатыря.
Он, закинувший в небо сошку,
поднимается в полный рост,
пролунив от земли дорожку
до могучих далеких звезд.
Ведь она-то назад не вернулась,
продолжает далеко летать,
миллионы раз обернулась,
чтоб и нас увлекала мечтать.
Разве ж мы не Микулы потомки
в богатырском нашем краю?
Разве мы в мировые потемки
не метнули вешку свою?!
Прошумело столетий чудо,
отозвалось эхом в веках;
было – вестью древнего люда,
стало – вещью в наших руках.
Да такое ль еще случится,
до таких ли взмоем высот?
И от старости станем лечиться,
прорываясь сквозь небосвод.
Станем жить – сколько воли станет,
разве – если уж все надоест,
потемнеет, замрет, увянет, –
на себе мы поставим крест.
Да навряд в нас кровь поостынет;
ближе к солнцу переселясь,
мы и там, в мировой пустыне,
установим с землею связь!
Так чего ж ты грозишься, старость,
завывая под вьюги стон,
намывая на разум усталость,
навевая на веки сон?!
Что ж, что трудно передвигаться, –
сердце бьется, словно в сетях:
намечается навигация
на всемирных дальних путях!
1959
Бронза
Царь-колокол и царь-пушка…
Какая им нынче цена?
Как будто – старик и старушка –
старинные муж и жена.
Народу толпится немало,
вот кто-то и слово сронил:
«Она никогда не стреляла!»
«Да, но ведь и он не звонил!»
Расчет был на их многопудье,
угрюмый, старинный расчет…
Не бьет это чудо-орудье,
и колокол-чудо не бьет.
«Так чем же здесь можно гордиться?
Заумная старина!»
А все ж их хулить не годится –
не ихняя в прошлом вина.
1960
Кутузов
Кутузова считали трусом.
А он молчал. Не возражал.
Не потакал придворным вкусам –
и отступленье продолжал.
Вокруг него роились толки,
что он устал, что стал он слаб,
что прежних сил – одни осколки,
что он царю – лукавый раб.