Одно в мозгу:
«Домой, в Москву!»
Август-ноябрь 1941 г.
Письма к жене, которые не были посланы
1
В первую
прожитую войну
ты сохранил от смертей
жену.
Сколько вам вместе
грозило их:
пуля, холера,
чума и тиф!
Ты рядового
шинель сносил,
помощи
ни у кого не просил;
в кипени
воинских волн гребя,
ты лишь рассчитывал
на себя…
Правда, кругом –
лишь в вагон застучи –
сразу б откликнулись
бородачи:
тридцать четвертый
стрелковый
не продавал за целковый!
Что же теперь-то,
как стал седей,
ты понадеялся
на людей?
Сам себя отдал
на ихний суд,
веря, что выручат,
что спасут,
всею штыков щетиной
вставши,
как друг единый!
Тридцать четвертого
нет полка,
поступь его
замерла, гулка,
взмет его рук походный,
счет номеров повзводный…
Был у тебя
закадычный друг –
ты его поразменял на двух;
четверо сделалось
из двоих;
тысячи стали
друзей твоих.
Только куда ж они
делись все?
Так и сошли,
как туман по росе,
так и развеялись
по фронтам,
неуследимы
ни здесь, ни там…
2
Горькой обидой
меня не клейми…
Земля из-под ног
уплывала, скользя.
Я пробивался к тебе,
но – пойми,
я прорывался к тебе,
но – нельзя!
Я столько и так
про тебя писал,
что, если были бы небеса,
они бы услышали
мой призыв,
они бы сошли к нам
на низы!..
Но нет у небес
ни ушей, ни глаз,
не видят они
и не слышат нас.
3
Те же на небе детали,
тот же воздух,
тот же зной,
так же ласточки летали,
только нет
тебя со мной.
Четверть века
жили вместе,
вместе, мнили, умирать,
а теперь
я даже вести
не могу тебе подать.
Нет, не бомбы гром
мне страшен,
он убьет – ударит враз, –
равнодушье серых пашен,
безразличье чуждых глаз.
Раздуваемая вечно,
как пустой кузнечный мех,
беспощадно, бессердечно
ссылка вечная на всех.
4
Мне никогда
себе не простить:
как я смог ее отпустить!
Как я смел доверить другим
скрыть ее в этот жар,
в этот дым!
Как мне не было
слать ее жаль
в немилосердную
эту даль?!
Думал: ведь стрелочники-то
свои?
Почвы под рельсом
родной слои?
Где-то ведь есть
впереди водоем,
где мы напьемся
с нею вдвоем?!
Нет водоема –
земля суха.
О, долети ж до нее, строка
слов моих,
слез моих,
души моей,
жар ее губ охлади,
обвей!
Может быть, можно
еще вернуть,
можно, может быть,
сохранить?
Ведь не до дна ж
докричалась грудь,
не до конца
натянулась нить?!
Нет! Ничего не возвратишь.
Нравоучительный голос
сух.
Стих перед ним,
как речной камыш,
к шелесту нашему
слух их глух.
Не обвиняй же меня,
жена;
сердце мое
смертельно скорбит:
душу, как кожу,
эта война
кровью запекшеюся
Дубит.
5
Через ветер, через вьюгу,
через сумрак ледяной
мы бросаемся друг к другу:
«Где ты?
Здесь ли ты со мной?»
Проверять души неложность
крепость дружеской руки –
это тоже наша должность
всякой догме вопреки.
Не гнездо свое куличье
возвышаю я, хваля, –
человечности обличье
завтра взалчет
вся земля.
Потому всегда, повсюду
на поверхности земной,
как во сне, метаться буду:
«Где ты?
Здесь ли ты со мной?»
1943
Городок на Каме
1
…Спасибо тебе,
городок на Каме –
глубокий,
надежный советский тыл, –
что с нашею прозою
и стихами
ты нас не обидел
и приютил.
Остаток
забытого царства Булгарского,
без имени кличущий Каму –
«Река»,
ты в воду гляделся
темно и неласково,
на то,
как проносятся мимо века.
Я помню,
как ты из-за мыса выступил,
впервые пред нами
открывшись вдали,
весь противореча названию
Чистополь, –
по горло в грязи
и по пояс в пыли.