Духи исчезают.
Аббат
Увы, ты страшен — губы посинелиЛицо покрыла мертвенная бледностьВ гортани хрип. — Хоть мысленно покайся:Молись — не умирай без покаянья!
Манфред
Все кончено — глаза застлал туманЗемля плывет — колышется. Дай рукуПрости навек.
Аббат
Как холодна рука!О, вымолви хоть слово покаянья!
Манфред
Старик! Поверь, смерть вовсе не страшна!
(Умирает.)
Аббат
Он отошел — куда? — страшусь подуматьНо от земли он отошел навеки.
Альфред Теннисон
Годива
Я в Ковентри ждал поезда, толкаясьВ толпе народа по мосту, смотрелНа три высоких башни — и в поэмуОблек одну из древних местных былей.
Не мы одни — плод новых дней, последнийПосев Времен, в своем нетерпеливомСтремленье вдаль злословящий Былое, —Не мы одни, с чьих праздных уст не сходитДобро и Зло, сказать имеем право,Что мы народу преданы: Годива,Супруга графа Ковентри, что правилНазад тому почти тысячелетье,Любила свой народ и претерпелаНе меньше нас. Когда налогом тяжкимГраф обложил свой город и пред замкомС детьми столпились матери, и громкоЗвучали вопли: "Подать нам грозитГолодной смертью!" — в графские покои,Где граф, с своей аршинной бородойИ полсаженной гривою, по залуШагал среди собак, вошла ГодиваИ, рассказав о воплях, повторилаМольбу народа: "Подати грозятГолодной смертью!" Граф от изумленьяРаскрыл глаза. "Но вы за эту сволочьМизинца не уколете!" — сказал он."Я умереть согласна!" — возразилаЕму Годива. Граф захохотал,Петром и Павлом громко побожился,Потом по бриллиантовой сережкеГодиву щелкнул: " Россказни!" — "Но чем жеМне доказать?" — ответила Годива.И жесткое, как длань Исава, сердцеНе дрогнуло. "Ступайте, — молвил граф, —По городу нагая — и налогиЯ отменю", — насмешливо кивнул ейИ зашагал среди собак из залы.
Такой ответ сразил Годиву. Мысли,Как вихри, закружились в ней и долгоВели борьбу, пока не победилоИх Состраданье. В Ковентри герольдаТогда она отправила, чтоб городУзнал при трубных звуках о позоре,Назначенном Годиве: только этойЦеною облегчить могла ГодиваЕго удел. Годиву любят, — пусть жеДо полдня ни единая ногаНе ступит на порог и ни единыйНе взглянет глаз на улицу: пусть всеЗатворят двери, спустят в окнах ставниИ в час ее проезда будут дома.
Потом она поспешно подняласьНаверх, в свои покои, расстегнулаОрлов на пряжке пояса — подарокСурового супруга — и на мигЗамедлилась, бледна, как летний месяц,Полузакрытый облачком… Но тотчасТряхнула головой и, уронившиПочти до пят волну волос тяжелых,Одежду быстро сбросила, прокраласьВниз по дубовым лестницам — и вышла,Скользя, как луч, среди колонн, к воротам,Где уж стоял ее любимый конь,Весь в пурпуре, с червонными гербами.
На нем она пустилась в путь — как ЕваКак гений целомудрия. И замер,Едва дыша от страха, даже воздухВ тех улицах, где ехала она.Разинув пасть, лукаво вслед за неюКосился желоб. Тявканье дворняжкиЕе кидало в краску. Звук подковПугал, как грохот грома. Каждый ставеньБыл полон дыр. Причудливой толпоюШпили домов глазели. Но Годива,Крепясь, все дальше ехала, покаВ готические арки укрепленийНе засняли цветом белоснежнымКусты густой цветущей бузины.
Тогда назад поехала Годива —Как гений целомудрия. Был некто,Чья низость в этот день дала началоПословице: он сделал в ставне щелкуИ уж хотел, весь трепеща, прильнуть к ней,Как у него глаза оделись мракомИ вытекли, — да торжествует вечноДобро над злом. Годива же достиглаВ неведении замка — и лишь толькоВошла в свои покои, как ударилИ загудел со всех несметных башенСтозвучный полдень. В мантии, в коронеОна супруга встретила, снялаС народа тяжесть податей — и сталаС тех пор бессмертной в памяти народа.
27. VI.06
Адам Мицкевич
Из "Крымских сонетов"
Аккерманские степи
Выходим на простор степного океана.Воз тонет в зелени, как челн в равнине вод,Меж заводей цветов, в волнах травы плывет,Минуя острова багряного бурьяна.
Темнеет. Впереди — ни шляха, ни кургана.Жду путеводных звезд, гляжу на небосвод…Вон блещет облако, а в нем звезда встает:То за стальным Днестром маяк у Аккермана.
Как тихо! Постоим. Далеко в сторонеЯ слышу журавлей в незримой вышине,Внемлю, как мотылек в траве цветы колышет.
А где-то скользкий уж, шурша, в бурьян ползет.Так ухо звука ждет, что можно бы расслышатьИ зов с Литвы… Но в путь! Никто не позовет.
1901
Чатырдаг
Склоняюсь с трепетом к стопам твоей твердыни,Великий Чатырдаг, Могучий хан Яйлы.О мачта крымских гор! О минарет аллы!До туч вознесся ты в лазурные пустыни
И там стоишь один, у врат надзвездных стран,Как грозный Гавриил у врат святого рая.Зеленый лес — твой плащ, а тучи — твой тюрбан,И молнии на нем узоры ткут, блистая.
Печет ли солнце нас, плывет ли мгла, как дым,Летит ли саранча, иль жжет гяур селенья, —Ты, Чатырдаг, всегда и нем и недвижим.
Бесстрастный драгоман всемирного творенья,Поправ весь дольний мир подножием своим,Ты внемлешь лишь творца предвечные веленья!
1901
Алушта ночью
Повеял ветерок, прохладою лаская.Светильник мира пал с небес на Чатырдах,Разбился, расточил багрянец на скалахИ гаснет. Тьма растет, молчанием пугая.
Чернеют гребни гор, в долинах ночь глухая,Как будто в полусне журчат ручьи впотьмах;Ночная песнь цветов — дыханье роз в садах —Беззвучной музыкой плывет, благоухая.
Дремлю под темными крылами тишины.Вдруг метеор блеснул — и, ослепляя взоры,Потопом золота залил леса и горы.
Ночь! одалиска-ночь! Ты навеваешь сны,Ты гасишь лаской страсть, но лишь она утихнет —Твой искрометный взор тотчас же снова вспыхнет!
1901