Выбрать главу

Ворот блока скрипел при вращении, и вся машина сотрясалась и трещала от усилия, в то время как широкая сеть мало-помалу выплывала из зеленых с дрожащим золотым отливом вод.

— Ничего! — пробормотал отец, осмотрев всплывшее на поверхность дно сети.

Сыновья сразу выпустили ворот, и он с резким визгом стал вертеться, махая в воздухе своими четырьмя концами, которые могли перерезать пополам человека. Сеть снова погрузилась в море. Все молчали. В тишине слышались лишь шепчущиеся волны прибоя около рифов.

Гнет злого рока тяготел над этими несчастными.

Джорджио потерял всякую охоту расспрашивать, разузнавать, но он чувствовал, что это мрачное, молчаливое общество скоро получит для него притягательную силу страдания.

Разве не был он также жертвой злого рока?

И невольно его взгляды обратились к берегу, где на фоне скал виднелась фигура женщины.

V

Он возвращался в Трабокко почти ежедневно в разные часы. Это сделалось любимым местом его грез и размышлений. Рыбаки привыкли к его посещениям — они почтительно принимали его, приготовляли ему в тени хижины сиденье из старого паруса, пахнущего смолой. Со своей стороны он был щедрым с ними.

Прислушиваясь к морскому прибою, смотря на высокую мачту, неподвижную среди небесной лазури, Джорджио предавался мореходным воспоминаниям, переживал странствующую жизнь прошлых дней, свободную жизнь без ограничений, представлявшуюся ему теперь почти сказочно прекрасной. Вспоминал, как последний раз переплывал он Адриатику, через несколько месяцев после крещения Любовью, в период грусти и поэтических восторгов, навеянных Перси Шелли — этим божественным Ариэлем, преображенным морем в чудный и странный образ: into something, rich and sirange. Вспоминал, как высадился он в Римини, причалив в Маламокко, бросил якорь перед набережной Эсклавонэ, позлащенной сентябрьским солнцем… Где-то теперь его прежний спутник в путешествиях — Адольфо Асторги? Где «Дон Жуан»? Неделю тому назад Джорджио получил о них известия с Хиоса: в письме, сохранившем запах смолы, друг возвещал ему скорую присылку разных восточных лакомств.

Адольфо Асторги был, действительно, близким для него человеком, единственным, с которым он мог прожить долгое время в полном согласии, не испытывая стеснения, недовольства и враждебности, внушаемых ему почти всегда тесным общением с другими его друзьями. Как жаль, что он сейчас далеко. Иногда Джорджио представлял себе Асторги неожиданным избавителем, появляющимся на своем катере в водах San-Vito, чтобы предложить ему бежать.

В оковах неизлечимой слабости, теряя последние остатки воли, Джорджио тешил себя мечтами такого рода. Он призывал появление твердого и властного человека, способного употребить силу, чтобы спасти его, способного разбить все цепи и увезти его, Джорджио, похитить, увлечь далеко-далеко, в неведомые края, где его никто не будет знать, и он никого не будет знать, где он сможет или начать новую жизнь или хоть умереть не такой печальной, ужасной смертью.

Он должен умереть. Свой приговор он знал, знал его неизбежность и был убежден, что финал наступит в неделю, предшествующую «пятой годовщине», между последними числами июля или первыми августа. Со времени пронизавшего его подобно молнии искушения среди жгучего полдня перед сверкавшими рельсами ему казалось даже, что и «способ» найден. Беспрерывно в ушах его звучал шум поезда, и каждый раз, когда поезд должен был пройти, Джорджио испытывал странную тревогу. Благодаря тому, что один из туннелей пересекал Трабокко, ему со своего места слышен был глухой гул, заставлявший дрожать скалы, иногда, если этот гул отрывал его от других мыслей, он со страхом вздрагивал, словно заслышав внезапно раздавшийся голос своей судьбы.