— Зачем ты так много пьешь сегодня? — спросила Ипполита, заглядывая ему в глаза.
— У меня жажда. А ты не пьешь совсем?
Стакан Ипполиты оставался пустым.
— Пей! — сказал Джорджио, собираясь налить ей вина.
— Нет, — ответила она. — Я предпочитаю по обыкновению воду. Никакое вино не нравится мне, кроме шампанского… Помнишь, в Альбано… помнишь смущение Панкрацио, когда пробка не вылетала и надо было прибегать к штопору.
— Я думаю, внизу, в ящике, еще осталась бутылка шампанского. Я пойду посмотрю.
И Джорджио быстро встал.
— Нет! Нет! Сегодня вечером не надо.
Она хотела удержать его, но, увидев, что он собирается спускаться вниз, сказала:
— Я иду с тобой.
И, веселая, легкая, она сошла с ним в нижний этаж, где помещался буфет.
Кандия прибежала с лампой. Они обыскали дно ящика и вытащили две последние бутылки с серебряными горлышками.
— Вот они! — воскликнула Ипполита с восторгом. — Вот они! Целых две! — Она поднесла их к лампе.
— Идем.
Выбегая со смехом из двери, она задела живот Кандии и остановилась, смотря на него:
— Бог да благословит тебя, — произнесла она. — Ты родишь Колосса. Скоро ожидаешь родов?
— Ах, синьора, с минуты на минуту, — отвечала Кандия. — Быть может, сегодня в ночь.
— Сегодня?
— Я уже чувствую схватки.
— Позови меня. Я хочу ухаживать за тобой.
— Зачем тебе беспокоиться? Мать рожала двадцать два раза.
И невестка семидесятилетней Цибелы, чтобы пояснить число, махнула четыре раза всеми пятью пальцами и потом выставила указательный с большим пальцем вместе.
— Двадцать два! — повторила она, и ее здоровые зубы сверкнули в улыбке.
Потом, устремив глаза на грудь Ипполиты, она сказала:
— А ты чего же медлишь?
Ипполита взбежала наверх по лестнице и поставила бутылки на стол. В течение нескольких минут она стояла неподвижно, словно задохнувшись от бега. Потом тряхнула головой.
— Взгляни на Ортону!
Она вытянула руку по направлению к иллюминированному городу, как будто бросающему навстречу ей волну веселья. Красный свет разливался над вершиной холма точно над кратером, а из центра города продолжали вылетать в темную лазурь неба снопы ракет и, расширяя свои круги, казались сияющим куполом, смотрящимся в море.
Над столом, заставленным цветами, фруктами и конфетами, кружились ночные бабочки. Пена благородного вина переполнила бокалы.
— Пью за наше счастье! — сказала Ипполита, протягивая бокал к возлюбленному.
— Пью за наш покой! — ответил Джорджио, чокаясь с ней.
Соприкосновение было так сильно, что бокалы разбились.
Прозрачное вино пролилось на стол и залило груду сочных персиков.
— Доброе предзнаменование! Доброе предзнаменование! — восклицала Ипполита, больше радуясь этому приключению, чем самому шампанскому.
И она прикоснулась к влажным плодам, сложенным перед ней. Это были великолепные персики, совершенно алые с одной стороны, словно заря окрасила их, когда они созревали на ветках. Странно яркий цвет, казалось, внедрял жизнь в эти плоды.
— Какая прелесть! — сказала Ипполита, выбирая самый спелый.
И, не очищая кожи, она впилась в него зубами. Желтый, точно мед, сок брызнул и заструился по углам ее рта.
— Теперь откуси ты.
Она протянула возлюбленному сочившийся персик таким же движением, как когда-то, в сумерки первого дня под дубом, она предлагала ему остаток хлеба.
Это воспоминание воскресло в памяти Джорджио, и он чувствовал потребность сообщить об этом Ипполите.
— Помнишь, — сказал он, — помнишь первый вечер — ты откусила тогда от только что испеченного хлеба и предложила его мне. Каким горячим, влажным был он… Помнишь? Он показался мне таким вкусным!
— Я все помню. Разве могу я забыть все самые мельчайшие подробности того дня?
Перед ней восстала тропинка, усыпанная дроком — свежий, нежный цветущий ковер под ее ногами. Несколько мгновений она молчала, очарованная этим поэтическим видением.
— Дрок! — прошептала она с грустной улыбкой сожаления.
Потом прибавила:
— Помнишь? Весь холм был покрыт желтыми цветами, и от запаха кружилась голова.
И после паузы произнесла:
— Какое странное растение! Теперь, глядя на разросшиеся кусты, кто бы мог представить себе их прежний вид.
Всюду во время своих прогулок встречали они эти кусты с длинными остроконечными стеблями, на вершине которых качались черные стручки, покрытые беловатым пухом, в каждом стручке находились семена и притаился зеленый червячок.