К женщинам подошел Заккиеле, который до этого времени был занят измерением выжатого масла. Альбароза шутливо спросила его, когда она, наконец, дождется женитьбы дона Заккиеле. Заккиеле улыбнулся, немного смущенный этим вопросом, и быстро взглянул на Анну, которая продолжала ласкать мальчугана и притворялась, что ничего не понимает. Альбароза, кинув взор своих бычачьих глаз на головы Анны и Заккиеле, продолжала подсмеиваться над смущенными влюбленными: «Разве они — не благословенная Богом парочка? Чего им ждать?» Рабочие, прекратив работать в ожидании ужина, окружили их тесным кольцом. Влюбленная пара, смущенная большим числом свидетелей молодого чувства, молча стояла среди них, робко и стыдливо улыбаясь. Кто-то из парней, которых забавляло смущенное лицо дона Заккиеле, толкнул локтем своих соседей. Вблизи заржали голодные мулы.
Но пора готовиться к ужину. Все энергично принялись за работу. Под оливковыми деревьями, в том месте, откуда видно было лежащее внизу море, был расставлен стол, за которым все уселись. На столе появились тарелки с овощами, приготовленными на свежем оливковом масле, в простых чашках, похожих на церковную утварь, заискрилось вино, и скромная пища стала быстро исчезать в желудках рабочих.
Теперь Анна чувствовала, как бесконечная радость наполнила все ее существо, в то же время ей казалось, что она связана с этими двумя женщинами какими-то особыми, более чем дружескими отношениями. Обе они проводили Анну внутрь барского дома, где комнаты были большие и светлые, хотя и требовали ремонта. На стенах висели иконы вперемежку с пальмовыми листьями. С потолка свешивались окорока. От пола по краям шли высокие и широкие навесы, где хранился виноград. Отовсюду веяло спокойствием семейного согласия. Анна, осматривая это упорядоченное хозяйство робко улыбалась от переполнявших ее отрадных чувств, она находилась в каком-то странном состоянии, как будто в ней дрожали внезапно обнаруживавшиеся все доселе скрытые добродетели домовитой матери и инстинкты кормилицы и воспитательницы.
Когда женщины вернулись обратно, мужчины еще стояли вокруг стола, Заккиеле говорил с ними. Альбароза взяла маленький кусочек хлеба, облила его маслом, посыпала солью и передала Анне. Свежее, только что выжатое масло пахло во рту аппетитным ароматом белого вина. Она с наслаждением съела весь ломоть и запила вином. Затем, когда стемнело, Анна и Заккиеле стали спускаться с холма.
Рабочие провожали их пением. Поднялся прохладный ветерок. На небе словно застыла предсмертная ярость розового и фиолетового сияния.
Анна быстро шла впереди. Заккиеле шел за ней, обдумывая, что бы ей сказать. Оба они, почувствовав себя наедине, опять стали испытывать детский страх. Вдруг Заккиеле назвал свою спутницу по имени. Вся затрепетав, она обернулась. «Что ему нужно?» Заккиеле больше ничего не сказал, сделал два шага и очутился около Анны. Так оба они, сохраняя молчание, продолжали путь, пока их не разделила Саларийская дорога. Как и раньше, каждый из них пошел по узенькой тропинке по краям дороги, пока они не вернулись в Портазале.
Анна все еще не могла решиться на брак и откладывала его. Ее беспокоили религиозные сомнения. Она слышала, что только девицы могут быть допущены в райскую свиту Божьей Матери. Как же ей быть теперь? Отказаться ли ей ради земного блага от этого небесного блаженства?.. Эти сомнения усилили ее набожность. Все свои свободные часы она проводила в церкви Розария, где возле большой дубовой исповедальни она подолгу простаивала на коленях и молилась. Церковь была простенькая и убогая, ее пол был устлан надгробными плитами, а перед алтарем теплилась единственная дешевая металлическая лампадка. И Анна с сожалением вспоминала о роскоши своей базилики, о пышности религиозных обрядов, об одиннадцати серебряных лампадах и трех алтарях из драгоценного мрамора.
На святой седьмице 1857 года произошло знаменательное событие: между братством, управляемым доном Филено д’Амелио, и аббатом Ченнамеле, поддерживаемым телохранителями из прихожан, разгорелась настоящая война: они повздорили из-за порядка шествия с Телом Иисусовым. Дон Филено хотел, чтобы шествие клира вышло из церкви братства, а аббат настаивал, чтобы клир вышел из приходской церкви. В этом соперничестве приняли участие все окрестные жители и даже солдаты неаполитанского короля, стоявшие в ближайшей крепости.
На этой почве возникли народные волнения. Все дороги были усеяны толпами фанатиков, повсюду маршировали военные патрули, чтобы помешать беспорядкам, архиепископа Киетского осаждало бесчисленное множество послов со стороны обеих партий, немало денег было потрачено на подкупы, в городе уже разнесся слух о каком-то таинственном заговоре. Дом донны Кристины Базиле превратился в очаг ненависти. Поразительная хитрость и безграничная наглость дона Фиоре Уссорио обнаружились именно в эти дни распри. Дон Паоло Нервенья захворал сильнейшим разлитием желчи. Дон Игнацио Чеспа напрасно расточал все чары своего искусства мирить спорящих и свои медоточивые улыбки. Победа оспаривалась с непримиримым упорством вплоть до начала священной погребальной церемонии. Народ волновался в ожидании исхода, военный комендант, приверженец аббата, угрожал неслыханными карами мятежным сторонникам братства. Уже готов был вспыхнуть мятеж, как вдруг на площади показался всадник, держа в руках послание от епископа, возвещавшее победу братства.