Анна, вся трепеща, вышла из приемной. Когда она проходила по вестибюлю, до нее доносилось пение, ровное и приятное. Ей казалось, что хор поет где-то глубоко под землей. Проходя через двор, она увидала, что с высокой стены свешивается апельсиновая ветка, сгибаясь под тяжестью плодов. Когда она, наконец, вышла на дорогу, ей казалось, что она оставила за собой какой-то сад блаженства.
После этого Анна отправилась разыскивать своих родственников. У двери старого дома стояла какая-то неизвестная женщина, опершись о дверной косяк. Анна робко подошла к ней и спросила, не известно ли ей что-нибудь о семье Франчески Нобиле. «Что такое? В чем дело?.. Чего вам нужно?» — перебила женщина грубым голосом, окинув ее испытующим взглядом. Когда Анна растолковала ей, чего она хочет, та пригласила ее войти.
Оказалось, что почти все родственники Анны или умерли, или уехали из Ортона. В доме оставался лишь немощный старик, дядя Минго, женатый вторым браком на дочери Сплендора, он жил с ней почти в нищете. Старик сначала не узнал Анну. Он сидел в старом кресле, с которого свешивались лоскутки красной материи, его руки покоились на ручках кресла, они были скрючены и обезображены подагрой, ноги, ритмично покачиваясь, ударялись в земляной пол, непрерывная паралитическая дрожь пробегала по мускулам шеи, локтей и колен. Он взглянул на Анну, пытаясь широко раскрыть свои безжизненные глаза. Наконец, он узнал ее.
Так как Анна все рассказала про себя и не скрыла своего печального положения бесприютной, то дочь Сплендора, догадываясь, что у Анны должны быть деньги, подумала, что недурно было бы воспользоваться ими, тотчас же выражение ее лица стало благодушным. Едва Анна окончила свой рассказ, она предложила ей переночевать, взяла у нее корзину с платьями и спрятала ее, обещав Анне заботиться о черепахе. После этого она стала жаловаться на болезнь старика и на нищету в доме, проливая при этом горькие слезы. Анна вышла из дому, полная благодарности и сожаления к участи хозяев. Она пошла вдоль побережья по направлению к раздававшемуся из базилики звону колоколов, чувствуя, как по мере приближения к храму Божьему растет ее волнение.
Возле Фарнезского дворца волновалась толпа народа. Анна вошла во тьму, вдоль скамей, уставленных серебряной церковной утварью и прочими священными предметами. Ее сердце радостно забилось при виде всего этого блеска священных предметов, и она благоговейно крестилась перед каждой скамьей, словно перед алтарем. Дойдя до дверей базилики, увидев иллюминацию и услышав церковное пение, она не могла подавить в себе радостного волнения, едва держась на ногах, она приблизилась к церковной кафедре. Ее колени подгибались, слезы застилали глаза. Она долго оставалась там, осматривая канделябры, ковчежец и все прочие принадлежности алтаря, у нее кружилась голова, так как с раннего утра она ничего не ела. Она чувствовала, что вот-вот упадет от слабости…
Над ее головой висела колоссальных размеров тройная люстра и ярко пылала. А в глубине, по бокам скинии, теплились четыре массивных восковых ствола.
В течение пяти дней праздника Анна почти не выходила из церкви, проводя там время с раннего утра до того часа, когда закрывали церковь. Она с глубокой верой вдыхала в себя этот чистый воздух, который наполнял ее блаженным трепетом, душа ее была полна счастья и благочестия. Молебствия, коленопреклонения всего народа, здравицы — все эти беспрерывно повторяющиеся обряды совершенно ошеломили ее. Дым фимиама скрывал от нее землю.
Между тем дочь Сплендора старалась из всего этого извлечь пользу, терзая сердце Анны притворными жалобами и жалким видом разбитого параличом старика. Это была злая женщина, опытная в различного рода плутнях и предававшаяся бражничанию, все ее лицо было покрыто лишаями, волосы — седые, огромный живот. Кроме брака, ее связывала со стариком порочная жизнь, вместе с ним она в короткое время растратила свои скудные средства в пьянстве и кутежах. Обеднев, они негодовали на постигшую их нужду, вечно жаждали вина и водки и теперь, в старческой немощи, расплачивались за грехи всей своей жизни.