Анна, по доброте душевной, подарила Розарии все свои сбережения и все свои платья, она даже сняла с себя серьги, два золотых кольца, коралловое ожерелье и обещала помогать ей и впредь. Затем она отправилась обратно в сопровождении брата Мансуэто, неся в корзине свою черепаху.
По дороге, когда дома Ортоны скрылись из виду, безысходная тоска закралась в душу женщины. По всем дорогам тянулись с пением толпы пилигримов. Их монотонное и протяжное пение долго еще оглашало воздух. Анна слушала пение, и бесконечное томление влекло ее к богомольцам, ей хотелось присоединиться к ним, следовать за ними, жить так, переходя от одного святого места к другому, из деревни в деревню, приходя в мистический восторг от созерцания святых реликвий.
— Они идут в Кукулло, — сказал ей брат Мансуэто, указывая рукой вдаль. И оба они начали говорить о святом Доминике, который охраняет людей от укуса ядовитых змей, а молодые посевы — от гусениц, потом они перешли к другим святым покровителям.
— В Буньяре, на Понте-дель-Риво, движется процессия, сопровождаемая сотнями лошадей, ослов и мулов, нагруженных провиантом, к Мадонне делла-Неве. Богомольцы сидят на вьюках, с венками из колосьев на голове, у ног их висят образа и хлебные дары. В Бизенте к ним присоединяется много девушек, держащих на голове корзины с зерном, они ведут с собой осла, который несет на спине огромную корзину, вместе с ослом идут они с пением к церкви Мадонны, чтобы принести корзину в дар Богородице. Возле башни Паломников мужчины и девушки, увенчанные розами и плодами, поворачивают к церкви Мадонны, находящейся на утесе, где сохранился след ноги Самсона. В Лорето к процессии присоединяют белого быка, откармливаемого в течение года тестом, его ведут прямо к статуе Патрона. На покрывающем его пурпурном чепраке сидит девушка. При входе в церковь бык преклоняет колени, затем медленно подымается и идет дальше, сопровождаемый радостными восклицаниями народа. Посреди церкви бык опорожняет желудок, и благочестивые поселяне по виду этой дымящейся массы судят о грядущем урожае.
Такие благочестивые разговоры вели между собой Анна и брат Мансуэто, когда приближались к устью Алепто. Река катила свои весенние воды среди полей, покрытых стеблями еще не распустившегося жигунца. И капуцин стал рассказывать о храме Царицы Небесной, когда в праздник святого Иоанна богомольцы одевают на головы венки из жигунца, ночью ходят к реке Джицио провожать воды с веселыми песнями.
Анна сняла башмаки, чтобы перейти реку вброд. Она чувствовала теперь, что всей душой полюбила эти деревья, эти травы, животных и все то, что освятила католическая церковь. И в глубине ее наивного и бесхитростного сердца пустил глубокие ростки инстинкт идолопоклонства.
Спустя несколько месяцев в стране распространилась эпидемия холеры, смертность была громадная. Анна стала ухаживать за бедными больными. Брат Мансуэто умер, к величайшему огорчению Анны. В 1866 году, в годовщину праздника, она решила уйти навсегда, так как видела во сне чуть ли не каждую ночь святого Томмазо, который велел ей отправиться к святым местам. Она взяла свою черепаху, свои платья и сбережения и с плачем поцеловала руки донны Кристины. На этот раз она уехала в телеге с двумя нищими-монахами.
В Ортоне она снова поселилась в доме разбитого параличом дяди. Спать ей пришлось на соломе, пищей ей служили хлеб и овощи. Все дни она проводила в церкви, предаваясь горячей молитве, ее мысль способна была сосредоточиться только на созерцании религиозных обрядов, на обожании священных символов и представлении себе рая. Она вся была охвачена божественной благодатью и вся отдалась божественной страсти, которую непрестанно поддерживали в ней священники своими обрядами и проповедями. Она понимала только этот язык торжественных богослужений, когда сердце преисполняется миром и из глаз льются невыразимо-отрадные слезы…
Она глубоко страдала, видя царившую в доме нищету, она не произносила ни слова жалобы, упрека или угрозы. Розария постепенно вытянула у нее все сбережения, и скоро Анна начала голодать. Хозяйка стала притеснять ее, ругать скверными словами и жестоко преследовать черепаху. Старый паралитик уже не мог говорить, а только хрипло мычал, раскрывая рот, из которого высовывался дрожащий язык и беспрерывно текли слюни. В один прекрасный день, когда жена пила около него водку и отказалась дать ему стаканчик, он с трудом поднялся с кресла и пустился было вслед за бросившейся бежать супругой. Ноги у него подкашивались и едва передвигались. Вдруг он ускорил шаги, нагнулся всем корпусом вперед, запрыгал мелкими шажками, словно кто-то сильно подтолкнул его сзади, и упал замертво лицом вниз у самого края лестницы.