Наконец Орсола решилась на свидание с Марчелло. Они должны были встретиться в уединенном домике предместья, в пустынном переулке, где никто не мог выследить их, в одно из июньских воскресений, когда Камилла дольше обыкновенного должна была пробыть в церкви. Охранять их, конечно, взялся Линдоро.
В течение нескольких дней, предшествовавших этому великому событию, Орсола находилась в состоянии мучительного лихорадочного возбуждения: у нее то и дело судорожно сжимались челюсти, пылало лицо, дрожали руки. Она не в силах была ни стоять, ни сидеть и чувствовала острую потребность двигаться. Она продолжала заниматься в школе с учениками, и нередко среди этого монотонного чтения слогов ею вдруг овладевало страшное возбуждение, она чувствовала неодолимую потребность прыгать среди толпы ребятишек, опрокидывать столы, доски и парты, кричать, ломать что-нибудь, лишь бы забыться. Под холодным и испытующим взглядом Камиллы она едва не теряла сознания от мучительных спазмов, от необходимости сдерживать непроизвольные сокращения мускулов, от страшных внутренних усилий, чтобы притворяться спокойной.
Когда Камилла уходила из дома, она металась по всем комнатам, передвигала кресла, кусала цветы, выпивала залпом большой стакан воды, смотрелась в зеркало, выглядывала в окно, ложилась поперек постели и другими способами давала выход кипевшей в ней чувственности.
Было начало июня, когда лето окончательно побеждает весну. Вся Пескара, лежащая между морем и рекой, нежилась среди морской и речной прохлады, словно простирая объятия этим природным соседям — горькой и сладкой воде. Ласки погоды достигали комнаты Орсолы, в окна стучали блестящие насекомые и отскакивали от стекол, как золотой град.
Когда девушка осталась одна, она не могла удержаться от потребности сбросить с себя одежды, лечь и отдать свое тело этим неведомым ласкам, щедро разлитым в воздухе.
Она начала медленно раздеваться, руки лениво поднимались, пальцы едва касались шнуров и застежек. Тело постепенно обнажалось, как статуя из-под покрывающего ее шлака. У ее ног медленно росла куча шерсти и дешевой ткани, и на этой куче, словно на пьедестале, стояла фигура девушки. Линии торса шли красивыми изгибами, едва заметно извивалась волна нижней части тела, еще не оскверненного прикосновением мужчины, углубления у бедер рельефно выделялись. В комнату влетело какое-то насекомое и с жужжанием стало кружиться вокруг обнаженного тела. Орсола начала бояться, как бы оно не ужалило ее, и, защищаясь от прикосновения насекомого, она начала извиваться, как змея, испуганно размахивала руками и ногами, чувствуя в то же время какое-то наслаждение от этой игры.
Эти телодвижения возбудили и разгорячили девушку, у которой после этого появились новые прихоти. Она осторожно открыла дверь и высунула голову, заглядывая в другую комнату. Там был спертый воздух, какая-то могильная затхлость, какая обыкновенно бывает в школах после ухода детей. Единственными свидетелями недавней жизни были крупный алфавит и группы гласных и согласных букв, написанных на квадратных досках. Орсола вошла в классную, стараясь не наступать голой ступней на щели пола, испытывая особую нерешительность, как человек, который в первый раз ступает босиком по шероховатой поверхности, и смущение женщины, которая при движении не ощущает более одежды. Она дошла до третьей комнаты, где была вода. Окунула руки и обрызгала свое тело, вся содрогаясь, когда большая капля стекала по коже. Вышла оттуда вся мокрая и подошла к зеркалу, стоящему на старинном шкафчике.
В некоторых местах этого шкафчика еще уцелела мозаика. Зеркало, служившее дверцей шкафа, было окаймлено золотыми и серебряными украшениями, а наверху были прикреплены две статуэтки амуров с отбитыми головками. Орсола посмотрела в зеркало, влекомая неудержимым любопытством видеть себя голой. Вся фигура ее, еще обрызганная каплями воды, отразилась в потускневшем зеркале, как в голубой поверхности моря. Она с улыбкой смотрела на себя. И эта улыбка, как и всякое движение мускулов, казалось, колышет в зеркале все линии обнаженного тела, словно линии какого-нибудь изображения в воде. Заметив это, она захотела воспроизвести все телодвижения в стекле: она открывала рот, чтобы рассмотреть зубы, поднимала руки, чтобы рассмотреть подмышки, повертывалась спиной к шкафу и смотрела на себя, поворачивая голову. Ею овладела безумная веселость при виде того, как колышется и извивается вся ее фигура. А там, в глубине зеркала, позади ее отражения, виднелись классные доски с крупными буквами азбуки.