Мать, обращаясь к нему, говорила:
— Ты ничего не ешь, не пьешь. Ни до чего не дотронулся. Должно быть, тебе нездоровится?
— Нет, мама, я совсем здоров, — отвечал он. — Просто нет аппетита.
Какой-то шорох у стола заставил его оглянуться. Он снова увидел старую черепаху, и ему вспомнились слова тети Джоконды: «Она такая же калека, как и я. Отец твой каблуком…»
Пока он занялся с черепахой, мать произнесла со слабой улыбкой:
— Она ведь твоя ровесница. Мне подарили ее незадолго до твоего рождения.
По-прежнему улыбаясь, она продолжала:
— Черепаха была тогда крошечная, чешуя на ее теле была совсем прозрачная, она напоминала игрушку, это уже здесь она так подросла.
Мать дала черепахе кожицу от яблока и некоторое время следила глазами за тем, как несчастное животное со старческой дрожью поворачивало своей желтой головкой, напоминающей голову змеи. Вслед за этим она принялась чистить апельсин для Джорджио с задумчивым, рассеянным видом.
«Она вся ушла в воспоминания», — говорил себе Джорджио, глядя на задумавшуюся мать. Он угадывал эту невыразимую печаль, несомненно, наполнявшую ей душу при всяком воспоминании о минувшем счастье, после того как было пережито столько разочарований, оскорблений и все в жизни погибло безвозвратно. Она была любима им тогда, она была молода, быть может, не знала еще страдания!.. Как должно быть теперь скорбит ее сердце! Какая грусть, какое отчаяние должны переполнять ее душу! И сын, представив себе страдания матери, почувствовал, что он сам переживает их вместе с ней. Ему доставляло наслаждение подозревать в себе это чувство невыразимой нежности, и глаза его наполнились слезами. Джорджио сдержал эти слезы, они упали на дно его души и смягчили ее.
«О! Мама, мама, если бы ты только знала!»
Оглянувшись, он заметил, что Христина снова улыбалась ему из-за букета роз.
А жених Камиллы говорил:
— Ведь это же не что иное, как полное незнание законов… Если претендовать…
— Конечно, конечно, — говорил после каждой его фразы барон, одобрявший все аргументации молодого юриста.
Они порицали действия мэра.
Молодой Альберт сидел рядом со своей невестой — Камиллой. Он был весь сияющий, розовый, подобно вербному херувиму, носил остроконечную бородку, причесывался на прямой пробор, при этом несколько кудряшек были тщательно спущены на лоб, на носу его красовались очки в золотой оправе.
Джорджио думал: «Так вот каков идеал Камиллы. Давно уже они неизменны в своей привязанности друг к другу и верят в свое будущее счастье, так долго ожидаемое.
Несомненно, Альберт прогуливается под руку с этим слабым созданием по всем окрестностям, благоприятствующим идиллии. Камилла болезненная девушка, она сентиментальна и с утра до вечера способна разыгрывать на рояле ноктюрны. Несомненно, они вступят в брак.
Какая же судьба предстоит этой паре? Тщеславный, пустой юноша и мечтательная девица, поселившиеся вдвоем в убогом провинциальном городишке…» Еще с минуту он мысленно проследил за жизнью этой будничной четы, и ему стало жаль сестру. Он стал всматриваться в нее.
Внешностью она мало походила на него. Это была высокая, тонкая девушка, с роскошной светло-русой косой, с изменчивыми, то зелеными, то голубыми, то серыми глазами… Легкий налет пудры делал ее еще более бледной. Две розы красовались на ее груди.
«Может быть, между нами существует иное внутреннее сходство, — думал Джорджио. — Может быть, в душе ее таится также зародыш одного из тех зловещих свойств, которым я сознательно позволил в себе развиться до последних пределов. Душа ее также полна тревоги и мечтательности, но заурядного свойства. Она больная натура, хотя не сознает этого».
Мать поднялась из-за стола, все последовали ее примеру, за исключением отца и дона Бартоломео Челаиа, продолжавших свою беседу, чем они вызвали к себе еще большее отвращение со стороны Джорджио. Он нежно обнял за талию одной рукой мать, другой Христину и почти силой повлек их за собой в смежную комнату. Душа его была преисполнена любви и сострадания. Но вот послышались первые звуки ноктюрна под пальцами Камиллы.
— Не пройтись ли нам по саду? — предложил он Христине.