И это чудное создание принадлежало ему, ему безраздельно… Но, подобно тому, как из пламени языческого костра поднимается облако дыма, так со дна души его поднялось чувство ревности. Желая рассеять все возрастающее смятение, он вскочил с кровати.
При свете зари ветви олив, смотрящие в окно, шелестели серовато-белыми листьями. На фоне однообразного гула волн щебетали просыпающиеся воробьи. В конюшне робко заблеял ягненок.
Приняв ванну и несколько ободрившись, Джорджио вышел на террасу и жадными глотками впитывал влажный утренний воздух. Легкие расправились, мысли быстро сменялись одна другой, неизменно сосредотачиваясь на образе ожидаемой женщины, ощущение молодости трепетало в его душе.
Он смотрел на восходящее солнце, такое чистое, ясное, без тени облачка, без тени таинственности. На серебристой поверхности моря образовался алый круг с четкими, будто высеченными, контурами, похожий на металлический диск, только что вышедший из горна.
Кола ди Шампанья чистил двор и крикнул ему снизу:
— Сегодня у нас большой праздник. Приезжает синьора. Рожь заколосилась до Вознесенья!
Джорджио улыбнулся этой шутливой любезности и спросил:
— А вы позаботились о том, чтобы найти женщин набрать цветов дрока? Надо усыпать ими весь путь.
Старик нетерпеливо махнул рукой, как бы говоря, что он не нуждается в напоминании.
— Нанял целых пять!
И он принялся перечислять их всех по именам и по месту жительства:
— Дочь Шиммии, дочь Сгуасто, Фаветта, Сплендоре, дочь Гарбино.
Перечисление всех этих имен развеселило Джорджио. Ему казалось, что все духи весны столпились в душе его, заливая ее волной поэзии.
Не были ли то сказочные феи, устилающие цветами путь прекрасной Римлянки?
Поддаваясь радостному волнению ожидания, он спустился вниз и спросил:
— А где они рвут дрок?
— Там, на горе, — отвечал Кола ди Шампанья, указывая на холм, — на Вергетте. Да ты сам найдешь, по пению.
На самом деле, время от времени с холма доносились женские голоса, и Джорджио отправился разыскивать певуний. Извилистая тропинка вилась среди дубовой рощицы. В иных местах она разветвлялась, теряясь вдали, недоступной зрению, а узкие проходы среди лесной чащи, перерезанные множеством выступавших поверх земли корней, образовали нечто вроде горного лабиринта, где щебетали воробьи и посвистывали дрозды. Джорджио, руководимый пением и ароматом цветов, не терял направления. Наконец, он достиг луга с цветущим дроком.
Перед ним открылась поляна, сплошь поросшая цветами, будто устланная желтым покрывалом шафранного оттенка и сверкающая в лучах солнца. Пять молодых девушек рвали цветы, наполняя ими корзины. Они громко распевали, сливая голоса в терции и квинты. Дойдя до припева, все выпрямлялись над кустарником, чтобы свободнее давать последнюю ноту, они держались на ней долго-долго, глядя в глаза друг другу и вытягивая вперед руки, полные цветов. При виде незнакомца они умолкли и склонились к цветам. Едва сдерживаемый смех пронесся по желтому полю. Джорджио спросил:
— Кого из вас зовут Фаветтой?
Одна из девушек, смуглая как олива, поднялась и ответила с удивлением и отчасти с робостью:
— Меня, синьор.
— Ты, должно быть, лучшая певица в Сан-Вито?
— Нет, синьор. Это неправда.
— Правда, правда! — закричали все ее подруги. — Заставьте ее спеть, синьор.
— Нет, синьор. Я не умею.
Она отказывалась, смеясь, краснея и теребя свой фартук, а подруги все продолжали настаивать.
Она была небольшого роста, но стройная, с высокой грудью, развившейся благодаря пению. У нее были курчавые волосы, густые брови, орлиный нос и что-то хищное в постановке головы.