— Скажи мне, скажи, что могу я сделать для тебя? Чем помочь? — допытывался Джорджио, сжимая ее руку, охваченный безумным страхом:
«Может быть, эта тоска — предвестник болезни?..»
В течение нескольких секунд Ипполита оставалась с неподвижным, отсутствующим взглядом. И вздрогнула от неожиданно раздавшегося крика — прощального приветствия одной из процессий.
— Проводи меня куда-нибудь. Может быть, в Казальбордино есть гостиница? Где же Кола?
Джорджио озирался крутом в надежде отыскать старика. Он сказал:
— Может быть, Кола ищет нас среди толпы или же отправился назад в Казальбордино, думая найти нас уже там?
— Тогда поедем одни. Вон я вижу дальше коляски.
— Поедем, если хочешь. Обопрись на мою руку.
Они направились к дороге, белевшей по одну сторону площади. Гул толпы, казалось, следовал за ними. Труба клоуна издавала за их спиной резкие звуки. Ровное пение гимна с невыносимым упорством продолжало господствовать над общим гулом.
Слава Марии!
Слава Марии!
Внезапно перед ними словно из-под земли вырос нищий, протягивая руку:
— Милосердие во имя Мадонны!
Это был молодой человек, с головой, перевязанной красным платком, закрывавшим один глаз. Он приподнял платок и показал громадное, вспухшее, гноившееся глазное яблоко — движения верхнего века заставляли его дрожать, и это было страшное и отвратительное зрелище.
— Милосердия во имя Мадонны!
Джорджио подал ему милостыню, и нищий закрыл платком свой ужасный глаз. Но немного далее безрукий человек гигантского роста стаскивал с себя рубашку, чтобы показать сморщенный, красноватый шрам на месте ампутированной руки.
— Укус! Укус лошади! Смотрите, смотрите! — И он, раздетый, бросился на землю и поцеловал ее несколько раз, крича резким голосом:
— Сжальтесь!
Под деревом другой нищий, кривоногий, лежал в шалаше, устроенном из седла, козлиной кожи, пустой корзинки и камней. Завернутый в истрепанное одеяло, из-под которого выставлялись волосатые и грязные ноги, он бешено махал рукой, крючковатой, как корни дерева, стараясь отогнать мух, осаждавших его целыми тучами.
— Милостыню! Милостыню! Подайте милостыню! Мадонна вознаградит вас. Подайте милостыню.
При виде все увеличивающегося числа нищих Ипполита ускорила шаги. Джорджио подал знак ближайшему кучеру. Когда они сели в коляску, Ипполита воскликнула со вздохом облегчения:
— Ах, наконец-то!
Джорджио спросил кучера:
— Есть в Казальбордино гостиница?
— Да, синьор, есть одна.
— Сколько времени мы проедем?
— Около получаса.
— Едем.
Он взял руки Ипполиты, постарался развлечь ее.
— Терпение, терпение. Мы спросим комнату, и можно будет отдохнуть. Не увидим и не услышим ничего более. Я тоже совсем изнемогаю от усталости, и голова какая-то пустая…
Он прибавил, улыбаясь:
— Ты не проголодалась?
Ипполита ответила на его улыбку. Тогда он прибавил, вызывая воспоминание о старой гостинице Людовика Тоньи:
— Как в Альбано. Помнишь?
Ему казалось, что мало-помалу она успокаивается. Он старался навести ее на легкие и веселые мысли.
— Что-то поделывает Панкрацио? Ах, если бы у нас был один из его апельсинов! Помнишь? Не знаю, чего бы я не дал за апельсин. Тебе хочется пить? Ты все еще страдаешь?
— Нет… Мне лучше… Но я не могу поверить, что эта пытка кончилась… Боже мой, никогда не забуду я этого дня, никогда, никогда!
— Бедная моя.
Джорджио нежно поцеловал ее руки. Потом, указывая на поля по обеим сторонам дороги, воскликнул:
— Посмотри, как прекрасны колосья! Пусть наши взоры очистятся этим зрелищем.
Направо, налево простирались жатвы, не тронутые, уже зрелые, высокие и прямые. Бесчисленные колосья всеми своими порами впитывали солнечный свет, сверкая призрачным золотом. Одинокие под ясным сводом небес, эти колосья дышали чистотой, и два опечаленных человеческих сердца почувствовали благодатную свежесть от этого зрелища.
— Как больно глазам от солнца, — сказала Ипполита, полузакрыв свои длинные ресницы.
— Ты можешь спустить свои занавески.
Она улыбнулась. Казалось, облако грусти, нависшее над ними, начинало рассеиваться.
Им навстречу попалось несколько колясок, направляющихся к Святилищу, и дорога окуталась клубами удушливой пыли. На некоторое время колосья, поля, дорога — все вокруг исчезло в тумане.