— Милосердия во имя Мадонны! Милосердия! Милосердия!
— Подайте милостыню во имя святой Девы, творящей чудеса!
— Подайте милостыню несчастному рабу Божьему.
— Милосердия! Милосердия!
— Подайте милостыню!
— Подайте кусок хлеба!
— Сжальтесь!
Один, два, три, четыре, пять голосов, и еще, и еще голоса пока невидимых существ раздались вдруг среди облаков пыли — резкие, хриплые, злобные, глухие, смиренные, жалобные, полные разнообразия и дисгармонии.
— Подайте милостыню!
— Окажите милосердие!
— Стой! Стой!
— Смилуйтесь во имя Всесвятой Марии, творящей чудеса.
— Сжальтесь! Сжальтесь!
— Стой!
И внезапно из пыли вынырнула жужжащая толпа чудовищ. Один махал обрубками своих рук, окровавленными, точно их только что отрезали. У другого на ладонях были прикреплены медные кружки, чтобы легче передвигать свое недвижимое тело. Третий имел сморщенный синий зоб, болтавшийся как подгрудок у быка. Четвертый вследствие нароста на губе, казалось, держал в зубах огрызки вареного жира. Лицо пятого было изъедено волчанкой, и зияли носовые впадины, и обнажалась верхняя челюсть. Другие выставляли еще разные язвы, массу язв и болячек — показывали их с резкими, почти угрожающими жестами, словно добиваясь чего-то следуемого им по праву.
— Остановитесь! Остановитесь!
— Подайте милостыню!
— Посмотрите! Посмотрите!
— Мне! Мне!
— Подайте милостыню.
— Будьте милосердны.
— Мне подайте, мне!
Это было похоже на осаду, на нападение. Казалось, все они решили добиться подаяния, даже если бы пришлось ухватиться за колеса и руками остановить лошадей.
— Стой! Стой!
В то время как Джорджио искал в кармане деньги, чтобы бросить оборванцам, Ипполита прижималась к нему, полная отвращения, не будучи в силах победить овладевавшего ею фантастического ужаса при виде этих замогильных фигур, ярко освещенных солнцем среди незнакомой природы.
— Стой! Стой!
— Подайте!
— Мне! Мне!
Но кучер, наконец, рассердился, выпрямился на козлах во весь рост и начал кнутом разгонять нищих, сопровождая ругательствами каждый свой удар. Под его ударами нищие издавали проклятия, но не расходились. Каждый желал получить свою долю.
— Мне! Мне!
Тогда Джорджио бросил на дорогу горсть монет, и тотчас же пыль покрыла сбившихся в кучу оборванцев, заглушила их проклятия. Нищий с отрезанными руками и нищий с парализованным телом пробовали было следовать за коляской, но отстали под угрозой кнута.
— Не бойся, синьора, — сказал кучер. — Никто больше не подойдет, обещаю тебе.
Слышались новые голоса, стонали, рычали, призывали имя св. Девы и Младенца Иисуса, объясняли происхождение своих ран и убожества, рассказывали о болезнях и каре Господней. Позади кучки первых попрошаек вторая армия проходимцев выстраивалась двойной цепью по краям дороги и тянулась вплоть до города.
— Боже мой, Боже мой! Что за отмеченная проклятием страна, — прошептала Ипполита, чувствуя, что силы покидают ее. — Уедем отсюда, уедем! Повернем назад, Джорджио, умоляю тебя.
Ни вихрь безумия, круживший фанатиков около храма, ни отчаянные крики, словно исходившие от пожарища, крушения или резни, ни окровавленные недвижимые старики, лежавшие грудой вдоль стен ризницы, ни скорченные женщины, ползущие к алтарю, раздирая язык о каменные плиты, ни всеобъемлющий вопль толпы людей, слившихся в единим смятении и единой надежде — ничто, ничто не поражало таким ужасом, как зрелище этой тонущей в клубах пыли дороги, где все чудовища человеческого унижения, все отбросы выродившейся расы, люди, низведенные до уровня нечистых животных, выставляли напоказ из-под рубища свои язвы и как бы хвалились ими.
Все лужайки и все овражки кишели нищими, они тащили за собой свои семьи — детей, родственников и разные предметы домашнего обихода. Виднелись полунагие женщины, истощенные, словно ощенившиеся собаки, виднелись зеленовато-бледные дети с ввалившимися щеками, с голодными глазами, с поблекшими губами — молчаливые дети, таящие в своей крови яд наследственных болезней. Каждый отряд нищих имел своего урода: безрукого, кривоногого, лобастого, слепого, прокаженного или припадочного. У каждой группы был свой образчик убожества для добывания средств к жизни. И урод, подталкиваемый сотоварищами, отделялся от них, полз в пыли, корчился и выпрашивал милостыню для своей группы.
— Окажите милосердие, если хотите, чтобы молитвы ваши были услышаны. Подайте милостыню!